Любовь хорошей женщины - Элис Манро Страница 10

— Вы были хорошими девочками? — спрашивал он.

— Покажите папе, что вы построили из кубиков, — говорила Инид. — Покажите папе, какие вы картинки разрисовали в раскрасках.

Кубики, мелки, раскраски — все это подарила девочкам Инид. Она позвонила своей маме и попросила поискать что-нибудь в старых сундуках. Мама так и сделала и привезла еще пожертвованные кем-то старые наборы картонных кукол и обширные коллекции бумажных одежек для «принцессы Елизаветы» и «принцессы Маргарет Роуз». Инид не удалось добиться от малявок слова «спасибо», пока она не поставила все на верхнюю полку и не объявила, что все вещички останутся там, пока девочки не скажут «волшебное слово». Лоис и Сильви было семь и шесть лет соответственно, и росли они дикими, как сельские котята.

Руперт не спрашивал, откуда взялись все эти игрушки. Он велел дочкам слушаться и спрашивал Инид, не нужно ли ей что-то привезти из города. Как-то раз она сказала, что заменила лампочку на лестнице, ведущей в подвал, и нужно купить еще лампочек про запас.

— Я бы сам заменил, — сказал он.

— Я умею справляться с лампочками, — сказала Инид, — и даже забивать гвозди. Мы с мамой давно уже обходимся без мужчины в доме.

Она хотела его поддразнить чуточку, по-дружески, но не сработало.

Наконец Руперт спрашивал о жене, и Инид рассказывала, что давление немного снизилось, или что она поела и оставила часть омлета на ужин, или что свертки со льдом, кажется, чуть умерили зуд и она спала поспокойнее. И Руперт говорил, что раз она спит, то он лучше не будет входить к ней. Инид возражала:

— Глупости.

Увидеться с мужем для женщины полезнее, чем вздремнуть. Она вела девочек укладываться в постель, оставив мужа и жену наедине. Но Руперт никогда не задерживался дольше нескольких минут. А когда Инид шла вниз и заходила в гостиную, служившую теперь палатой для больной, чтобы подготовить пациентку к ночи, миссис Куин лежала, откинувшись на подушки, взволнованная, но не сказать чтобы недовольная.

— Не очень-то долго он здесь ошивается, правда? — говорила миссис Куин. — Просто смешно. Ха-ха! Как дела? Ха-ха-ха, нам пора! Почему бы не взять ее и не выкинуть в выгребную яму? Вышвырнуть ее на помойку, как дохлую кошку, ведь так он думает? Так ведь?

— Сомневаюсь, — ответила Инид, неся таз, полотенца, спирт для протирки и детскую присыпку.

— Сомневаюсь, — повторила миссис Куин довольно злобно, но весьма охотно позволила снять с себя рубашку, зачесать волосы назад и подстелить полотенце под бедра.

Инид привыкла к пациентам, которые поднимали шум по поводу своей наготы, даже очень старенькие или больные. «Думаете, я никогда не видела человека, голого ниже пояса? — говорила она им. — Выше пояса, ниже пояса — со временем уже становится совершенно без разницы. Это ведь просто две части, из которых мы состоим, — верхняя и нижняя». Но миссис Куин не стыдилась, она раздвинула ноги и приподнялась, чтобы облегчить Инид работу. Она была маленькая хрупкая женщина, теперь ее фигура обрела причудливую форму: вздувшийся живот, отечные руки и ноги и усохшие, похожие на крохотные мешочки грудки с изюминками сосков.

— Раздулась, как свинья какая-то, — сказала миссис Куин. — Кроме титек. Но от них и раньше-то было мало толку. У меня никогда не было таких больших доек, как у тебя. Тебя не тошнит от моего вида? Небось, обрадуешься, когда я сдохну.

— Кабы так, то меня бы здесь не было, — ответила Инид.

— Скатертью дорожка, — продолжала миссис Куин, — вот что вы все скажете. Скатертью дорожка. Я теперь для него бесполезна, правда же? И для любого мужчины. Уходит каждую ночь, чтобы подцепить какую-нибудь девку, да?

— Насколько я знаю, он идет к сестре домой.

— Насколько ты знаешь… Да что ты можешь знать-то?

Инид подумала, что знает, откуда эта злоба и яд, эта энергия, накопленная для разглагольствований. Миссис Куин рыскала в поисках врага. Больные люди со временем начинают все сильнее возмущаться здоровыми, и иногда это происходит с мужьями и женами и даже с матерями и детьми. В случае миссис Куин — и муж, и дочки. Утром в субботу Инид позвала девочек, игравших под крыльцом, чтобы они посмотрели, какая мамочка хорошенькая. Миссис Куин, только-только после утреннего умывания, лежала в чистой ночнушке, ее тонкие, редкие светлые волосы были зачесаны назад и завязаны синей лентой. (Инид вооружилась этими лентами, когда стала работать сиделкой у больных женщин, а еще она припасла бутылку одеколона и кусок душистого мыла.) Она выглядела хорошенькой, или, во всяком случае, можно было заметить, что когда-то она была очень миловидной: высокий лоб, точеные скулы (теперь они едва не протыкали кожу, словно китайские дверные ручки), огромные зеленоватые глаза, а еще прозрачные, как у ребенка, зубы и маленький упрямый подбородок.

Дети вошли в комнату послушно, но без малейшего энтузиазма.

Миссис Куин сказала:

— Убери их от моей кровати. Они грязнули.

— Они просто хотели с вами повидаться, — сказала Инид.

— Ну повидались, — сказала миссис Куин, — а теперь пусть уходят.

Такое обращение, похоже, детей ничуть не удивило и не смутило. Они посмотрели на Инид, и та сказала:

— Ну ладно, теперь вашей мамочке пора отдохнуть.

И девочки убежали, хлопнув кухонной дверью.

— Не могла бы ты запретить им это делать? — сказала миссис Куин. — Каждый раз мне будто кирпич бросают на грудь.

Можно было подумать, что две ее собственные дочери — это пара шумных сирот, которых она из милости приютила на неопределенное время. Но именно так вели себя некоторые люди, прежде чем погрузиться в умирание, а иногда и до самого смертного часа. И даже человек более мягкий по натуре — казалось бы, — чем миссис Куин, мог начать рассказывать, как сильно ненавидят его/ее собственные братья, сестры, мужья, жены, дети и как все они обрадуются его/ее смерти. И это на исходе мирной, полной радостей жизни среди любящей семьи, без малейшего повода для подобных истерик. Обычно эти истерики проходят. Но зачастую последние недели и даже дни своей жизни больные обмусоливают старые распри и обиды или хнычут о том, как несправедливо их наказали семьдесят лет назад. Как-то раз одна женщина попросила Инид принести ей из буфета фарфоровое блюдо с синим китайским узором. Инид решила, что больная просто хочет напоследок полюбоваться красивой вещицей, но оказалось, она захотела истратить оставшиеся силы — и откуда только взялись? — на то, чтобы вдребезги разбить блюдо о стойку кровати.

— Ну вот, теперь я знаю, что сестрицыны лапки его не загребут, — сказала больная.

А еще люди часто ворчали, что родня навещает их, чтобы только позлорадствовать, и что это доктора виноваты в их страданиях. Не переносили одного вида Инид за ее бессонную выносливость, за терпеливые руки и за то, как восхитительно уравновешенно струятся внутри нее жизненные соки. Инид к этому привыкла и была способна понять, в какой беде оказались эти люди, как тяжко им умирать и что тяжесть доживания порой заслоняет даже саму смерть.