Синагога и улица - Хаим Граде Страница 10

Но и удовольствие, получаемое стариками от чужих внуков, оказывалось испорченным всякий раз, когда они вспоминали, что после Пейсаха эти два молодых орла полетят назад, в свою ешиву. Старики посоветовались между собой за бимой и кое-что придумали. На следующее утро двое молодых знатоков Торы еще не успели раскрыть томов Геморы, как перед ними появились трое стариков, чьи бороды были словно белоснежная завесь для орн-койдеш на Судный день. По обе стороны бимы медленно подходили еще несколько стариков, как будто ожидающих, что после чтения Торы оттуда спустят свиток и они смогут прикоснуться к его покровам двумя пальцами. Трое старцев долго топтались рядом с тремя [50] юношами и что-то, вздыхая, неуверенно бормотали до тех пор, пока из их бормотания не стало ясно, что им нужен, как жизнь, ребе. Так почему бы двум таким мудрым илуям не оказать честь миньяну стариков и не заняться с ними изучением Торы?

— Мы не просим, Боже упаси, заниматься бесплатно. Мы заплатим.

На какое-то мгновение оба парня растерялись и смутились: седые евреи просятся к ним в ученики. Но Шлоймеле тут же рассмеялся и спросил:

— А что мне с вами изучать, Агоду? [51] Эти сказки из Геморы я лишь пробегаю глазами.

— Агода — это неплохо, — отвечали старики.

Им было бы приятно послушать эти красивые богобоязненные истории из Геморы, а без ребе самим трудно разобраться в арамейском языке. Однако, по правде говоря, им прямо жизненно важно заняться книгой «Мишна брура» [52]. Вот-вот канун Пейсаха. Надо печь мацу шмура [53], выметать хомец [54]. Ведь надо знать закон, чтобы делать все, как положено. Разве это шутка: хомец в Пейсах!

— А законы отсчета омера? [55] Обычаи поведения до Лаг-Боймера [56] и после него очень запутанны. Особенно когда человек уже стар и память подводит его. Не успеешь оглянуться, и вот уже канун Швуэса. А ведь, конечно, нельзя быть невеждой в законах святых дней дарования Торы [57], — перечислил второй старик самое необходимое, что считал себя обязанным знать, и потому заранее желал обеспечить себя учителем на все лето.

— Хорошо, я буду изучать с вами Агоду, а Шлоймеле будет учить вас Галохе, — подвел итог Гиршл и при этом мудро усмехнулся, как будто только понял, что, кроме изучения Торы, эти обыватели имеют в виду еще кое-что.

Гиршл, внук городского проповедника, изучал со своими учениками книгу «Эйн Яаков» по вечерам. Когда в Старую синагогу вошел как-то посторонний еврей, чтобы помолиться маарив, он прямо-таки остолбенел, увидев, что за столом сидит целая община евреев с бородами и пейсами из чистого серебра, и лампа, висящая над столом, бросает на них такой же серебристый свет. А сидят эти почтенные старцы, как мальчишки в хедере, и обучает их какой-то бледный паренек. Помимо желания помочь старикам и сделать доброе дело преподаванием Торы, Гиршеле хотелось испытать себя и понять, хороший ли он учитель, как будто он уже собирался стать главой ешивы или занять пост раввина. Он истолковывал слова талмудических мудрецов, опираясь на соответствующих комментаторов, и при этом добавлял к ним собственные мысли. Эти мысли не лежали на поверхности слов мудрецов, они скрывались в их глубине, как жемчужины в море. Седовласые ученики радовались своему юному учителю и думали про себя, что остроту мысли и талант выражать ее он унаследовал у своего деда, городского проповедника. Только бы он не уезжал так быстро в свою ешиву. При этой мысли сияющие лица стариков хмурились, а за их сутулыми спинами тянулись тени, такие же долгие, как прожитые ими годы.

С теми же самыми евреями Шлоймеле в двенадцать часов дня изучал книгу «Мишна брура». Он совсем не сыпал противоречиями и не кричал, как делал это, когда изучал Тору вдвоем с товарищем. Сначала он произносил закон на языке книги, а потом переводил его на простой еврейский язык. Потом он останавливался и терпеливо ждал, чтобы ученики сами разобрали прочитанное. Пока старики разбирались, он одним глазком смотрел в комментарии, точно так же, как внук иной раз ждет, пока его нагонит дед, а тем временем смотрит на какую-нибудь птичку в небе. Наконец старички разбирались, и Шлоймеле коротко и ясно подводил итог, разъясняя самую суть закона. Только иногда изнутри него пробивался острый ум ученого еврея, и он шептал: «Да знаю я, что он там говорит!» — или пожимал своими молодыми крепкими плечами: «Его надо уложить в детскую кроватку вместе с его комментариями!» Старики прислушивались и радовались и этому тоже. Их юный ребе совсем не боялся спорить с комментаторами и даже с самим Хофец Хаимом.

— Ах, какого внука оставил после себя старый законоучитель реб Шлоймеле! — снова восхищались старики. Казалось, даже четыре колонны вокруг бимы радовались вместе с ними. — Ах, какой внук! Он помогает нам поддерживать Старую синагогу!

Точно так же, как два этих молодых сына Торы спорили, изучая святые книги, между собой они тоже не пребывали в согласии при всей своей вежливости и взаимном уважении. Старики вставали каждый раз, когда Шлоймеле и Гиршеле проходили мимо них. Оба парня знали, что надо вставать даже перед юным сыном Торы, особенно учитывая, что они изучали с обывателями Галоху и Агоду. Однако между собой они вели постоянный спор, как и подобает истинным знатокам Торы. Шлоймеле утверждал, что великий мудрец не должен смотреть на то, встают или не встают при его появлении; восхваляют его или же осуждают, — он должен идти к своему месту у восточной стены! И так он себя и вел. Было заметно, что он уже заблаговременно примеривается, как себя вести, когда он станет великим почитаемым раввином. Входя в синагогу или выходя из нее, или ища какую-либо книгу в шкафу у западной стены, или просто решив пошагать туда-сюда по Старой синагоге, чтобы размять свои молодые кости, он даже не смотрел на седых евреев, встававших перед ним. Иначе, совсем иначе вел себя Гиршеле. Входя и выходя из синагоги, он специально проходил среди скамей, на которых никто не сидел, чтобы перед ним никто не вставал. Согласно его системе, по-настоящему великий знаток Торы должен стараться никого не беспокоить, особенно стариков.