Пьяное лето (сборник) - Владимир Алексеев Страница 10

– А! – только отмахнулся великий народный писатель. – Вечно ты лезешь не в свои дела. Глупой ты, Алексеев. Во-первых, я не уверен в том, что вологодский губернатор не запретил прием металлолома. Вологодская область всегда отличалась от других, особенно от Тверской. А во-вторых, буду я на чужие сюжеты писать рассказы. Что, у меня своих сюжетов не хватает? Вон недавно в городском роддоме одна баба родила сразу двойню, и при этом один чернокожий ребенок получился, а другой – белый. Вот это сюжет. Ты чувствуешь, что это значит? Ты чувствуешь, что это знак? Ты чувствуешь, что это следствие большой активности солнца и это приведет к катастрофам: мы скоро потонем или все уйдем под землю. Вот, о чем надо сейчас писать. А не об этом. Впрочем, что с вами, городскими, разговаривать, тем более, что скоро будет война. Ты знаешь, что американцы захватили весь Персидский залив и скоро Ираку и Ирану будет крышка. А он говорит, напиши рассказ о каком-то дурачке. Вот я о тебе написал рассказ, вот это рассказ! Ты-то и есть самый настоящий дурачок. Вот только председатель Союза не хочет публиковать в своей газете этот рассказ без твоего разрешения. Возьми, говорит, у Алексеева разрешение на публикацию, тогда я опубликую, уж больно рассказ с подковыркой, я опубликую, а он обидится.

И с этими словами Коля достал из кармана шесть страниц отпечатанного на компьютере текста и, сунув мне их под нос, сказал, чтобы я прочитал и, прочитав, одобрил, написав наверху первой страницы «публиковать разрешаю», и подписался.

– Ты все передергиваешь, Колюня, – сказал я ему, когда мы сидели в привокзальном пивном баре за столиком (прочитанный текст лежал тут же рядом передо мной). – Все это неправда. Никогда я не работал в котельной Дома творчества писателей в Комарове, никогда я не высказывал никакой поэтессе какую-то правду насчет ее стихов, а если и звонил кое-кому из писателей по ночам, то это в пьяном виде и от великого одиночества.

– Ну и что, что неправда, – сказал совсем без улыбки великий народный писатель. – А напиши я о тебе правду – это было бы совсем неинтересно, никто читать не будет. А так это тебя прославит. Это создаст тебе имя. В конце концов, лучше быть так известным, чем никак неизвестным…

– Ну, раз так, – засмеялся я, – что с тобой делать, подпишу, хотя, Колюня, это – пасквиль. За такие рассказы в оные времена вызывали на дуэль, предварительно дав по морде, а в нынешние – подают в суд за моральный ущерб с просьбой о денежной компенсации. Ты готов заплатить мне деньги?

– Да кто ты такой-то, – заворчал великий народный писатель, – чтобы меня вызывать на дуэль или получать какую-то компенсацию. Пиши здесь! – ткнул он своим указательным пальцем в то место, которое было рядом, но чуть ниже его имени и фамилии: «Николай Шадрунов». Но чуть повыше названия. «Публиковать разрешаю», – написал я и со смехом расписался.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал великий народный писатель, – теперь можно выпить еще пива.

И, достав из кармана брюк сотенную бумажку, пренебрежительно бросил ее на стол.

– Бери на все сто, – важно сказал он, – я уж и не знаю, сколько раз ты со мной пил на халяву.

Я засмеялся и, взяв сто рублей, по известному в данной ситуации сценарию: «кто угощает, тому и услужат», двинулся с пустыми кружками к стойке. «Вот так-то все вы, городские, такие, привыкли пить на халяву», – словно слышал я в спину обычные для великого народного писателя слова и внутренне смеялся. «Ах, жалко нет со мной здесь Толика Степанова, – думал я, – мы бы с ним вместе посмеялись».

* * *

Прошел еще один месяц этого жаркого, влажного и, можно сказать, удушливого лета. Наступил облегченный сентябрь. Жара стала спадать, стала сходить на нет. И хотя деревья все еще стояли в пыли, и в каком-то мучительном ожидании просили пить, просили влаги, дождя, по утрам можно было легко вздохнуть: наступала осенняя прохлада. Вот тут-то и появился русский писатель Анатолий Степанов.

– Толик, едреныть, куда ты пропал? – спросил я, увидев знакомое лицо, глядевшее на меня с обычной улыбкой. Он стоял на пороге моей новой квартиры на проспекте Культуры. – Я уже перестал тебя ждать. Я уже думал: все, конец! Какой молодец! – вот так вот взял и окончательно ушел. Я тебя уже похоронил и, можно сказать, с почестями похоронил. Ведь мы тебя по всему городу искали: нет тебя ни дома, ни в Эрмитаже, ни в Союзе писателей, ни в крематории. Где ты был? Что ты делал?

– Думал! – сказал Толик, и это было сказано так, что в это можно было поверить.

– О чем ты думал? – спросил я с любопытством. Когда Толик Степанов начинает думать, его всегда нет дома, он всегда где-нибудь да пропадает.

– Я думал о спасении России, – сказал по-прежнему с улыбкой Толик. – Я думал, как ее спасти и что будет с нами.

– Ну и что? К чему ты пришел?

– Ох, – сказал Толик.

– Что «ох»? – спросил я.

– Ох, – только и смог повторить русский писатель Анатолий Степанов.

– Толик! – сказал я и тепло наполнило мою душу при виде моего друга. – Ты, я вижу, времени зря не терял. Ты, я вижу, помимо пьянства, из христианина постепенно превращался в дзэн-буддиста. Пойдем выпьем. Пойдем выпьем по сто пятьдесят – я тебя угощаю. Авось, и мне какая-нибудь путная мысль придет. В последнее время я что-то весьма отупел, то ли от старости, то ли от нищеты, то ли от дефолта… Пойдем.

Мы выпили. Потом выпили еще, и я не помню, как я оказался дома.

Был год великой и страшной депрессии. В небе высоко стояло солнце, был парад планет, горели леса.

Должен сказать, что мой род несет в себе какое-то тяжкое преступление. Я даже с уверенностью могу сказать, каким было это преступление, хотя и не могу назвать имя преступника. Одно мне известно, что произошло оно в первой половине XIII века, на территории бывшей Тверской губернии, откуда и началась история моих предков, история ничем не примечательная.

Известно лишь, что они были черносошные крестьяне и никакого движения из своих мест в течение шести веков не производили, и только в начале века они, в лице моего деда и бабушки, позволили себе заглянуть в Петербург, после чего и началась та история, которая непосредственно связана с именем моих ближайших родителей, моего отца и матери.

Я думаю, из вышесказанного становится ясным, каковым было это преступление, и больше не хочу останавливаться на этом, скажу несколько слов в защиту преступника, ибо создается впечатление, что я сожалею о содеянном, как и сожалею о варварском вступлении монголов в нашу страну.

Ни в коем случае. Вообще, как мне кажется, мы, потомки двух великих народов, славян и монголов, должны в равной мере ценить славу и позор обоих предков, не отдавая ни тому ни другому лавровую ветвь первенства, ибо кто знает, каковой была бы судьба этих народов, если бы они не воссоединились.

И потом, кто знает, каковой была бы моя судьба, которая связана с именем такой прекрасной и великой страны, какой является Россия, один звук которой приводит меня в священный восторг, и я, подобно древним россиянам, восклицаю: «О русская земля, ты уже за холмом!»