Маленькая красная записная книжка - София Лундберг Страница 10

Ты так хорошо пишешь, мой друг. Возможно, однажды станешь писателем. Продолжай этим заниматься. Если хоть чуточку почувствуешь, что это твое призвание, никогда не отказывайся от этого. Мы рождены для творчества. Нам выпала честь быть наделенными этой высшей силой. Я верю в тебя, Дорис. Верю, что в тебе таится способность создавать.

Сегодня льет дождь, который так сильно стучит по брусчатке, что даже здесь, на третьем этаже, я слышу этот грохот. Небо здесь такое серое и тяжелое, что я боюсь, как бы оно не поглотило мою голову, если я выйду на улицу. Поэтому остаюсь в квартире. Рисую. Думаю. Читаю.

Иногда я вижусь с другом. Он приходит ко мне. Я боюсь погрузиться в бездонную депрессию, что сопровождает позднюю шведскую осень. Темнота никогда не влияла на меня так сильно, как сейчас. Часто представляю себе красивую парижскую осень. Теплые дни. Яркие цвета.

Используй свое время разумно. Знаю, что ты скучаешь по дому. Пусть ты никогда не упоминала об этом, я чувствую твою тревогу. Наслаждайся моментами, которые тебя окружают. У твоей мамы и сестры все хорошо, так что не волнуйся за них. Надо мне будет сходить к ним, чтобы в этом убедиться.

Спасибо за ту силу, что дают мне твои письма. Спасибо, милая Дорис. Пиши еще.

Я сохранила все его письма. Они лежат в маленькой железной коробке под кроватью и следуют за мной всю жизнь. Я иногда перечитываю их. Думаю о том, как он спасал меня в течение первых месяцев в Париже. Как придавал мне смелости находить положительное в этом новом городе, который так был не похож на мой дом. Как заставил замечать все, происходящее вокруг меня.

Я не знаю, что он сделал с моими письмами, возможно, сжег в камине, перед которым часто сидел, но я помню, что писала. Все еще помню детали парижских образов, что подмечала для него. Желтые листья, опадающие на уличные мостовые. Холодный ветер, задувающий в трещины вокруг окон и пробуждающий меня ночью.

Мадам и ее вечеринки, на которых присутствовали такие художники, как Леже, Архипенко и Розенберг. Дом 86 по улице Нотр-Дам в Монпарнасе, где когда-то жил сам Йёста. Я прокралась внутрь, чтобы посмотреть, на что похож лестничный пролет, и описала ему каждую деталь. Написала все имена на дверях. Ему это понравилось. Он все еще знал многих, кто жил в этом здании, и скучал по ним. Я написала про мадам, что она уже не закатывала столько вечеринок, как в Стокгольме, и предпочитала бродить по ночам по Парижу, выискивая, чтобы соблазнить, новых художников и писателей. Что по утрам она спала дольше, вследствие чего я успевала почитать.

Я выучила французский благодаря словарю и книгам на ее полках. Начала с самых тонких и переходила с романа на роман. Все эти чудесные книги столько рассказали мне о жизни и мире. Все собралось на ее деревянных полках. Европа, Африка, Азия, Америка. Страны, ароматы, атмосфера, культура. И люди. Они жили в абсолютно разных мирах и по-прежнему были такими похожими. Полными тревог, сомнений, ненависти и любви. Как и все мы. Как Йёста. Как я.

Я могла бы остаться там навсегда. Мое место было среди книг, где я ощущала безопасность. Но, к сожалению, это продлилось недолго.

Однажды по пути домой от мясника с корзинкой свеженарезанной мясной закуски меня остановили на улице. По одной причине. Сегодня, когда мое сгорбленное тело и морщины на лице скрывают все следы красоты, приятно это признать: когда-то я была очень красивой.

Из машины, что остановилась посреди интенсивного движения, выбежал мужчина в черном костюме. Он обхватил руками мою голову и посмотрел прямо мне в глаза. Мой французский был далек от идеала, и он говорил слишком быстро, чтобы я что-то поняла. Что-то вроде того, как он хотел меня. Я испугалась и вырвалась из его хватки. Побежала как можно быстрее, но он последовал за мной на машине. Она медленно ехала прямо у меня за спиной. Оказавшись у дома мадам, я вбежала внутрь и захлопнула за собой дверь. Защелкнула каждый замок.

Мужчина стал стучать в дверь. Стучал и стучал, пока сама мадам не подошла открыть. Она выругалась на меня по-французски.

В тот самый момент, как она открыла дверь, ее тон изменился, и она тут же пригласила его войти. Смерила меня взглядом и жестом попросила исчезнуть. Она выпрямилась и расхаживала вокруг него, словно он королевских кровей. Я ничего не понимала. Они прошли в гостиную, но через несколько минут она выбежала ко мне на кухню:

– Умойся, выпрямись! Сними этот фартук. Mon dieu, месье хочет тебя видеть.

Она обхватила мое лицо, положив на одну щеку большой палец, на другую – указательный. Сильно пощипала несколько раз, чтобы кожа раскраснелась.

– Вот так. Улыбайся, моя девочка. Улыбайся! – прошептала она, толкая меня перед собой.

Я заставила себя улыбнуться мужчине в кресле, и он сразу поднялся. Изучил меня с головы до ног. Посмотрел в глаза. Провел пальцем по коже.

Проверил наличие жира на стройной талии. Со вздохом проверил мочки ушей и слегка ударил по ним пальцами. Он изучал меня молча. А потом попятился и снова сел. Я не знала, что мне делать, поэтому стояла и смотрела в пол.

– Oui! – наконец сказал он, поднеся руки к лицу. Опять поднялся и покрутил меня. – Oui! – повторил он, как только я остановилась.

Мадам радостно захихикала. А потом произошло кое-что странное. Она пригласила меня сесть. На диван. В гостиной. Вместе с ними. Улыбнулась, заметив мои огромные глаза, и уверенно махнула на диван, словно демонстрируя, что она говорила серьезно. Я присела на самый краешек, колени вместе, спина прямая. Разгладила ткань черного платья, которая помялась в том месте, где был повязан фартук, и внимательно вслушивалась в быстрый обмен на французском. Те немногие слова, что я поняла, никак не объяснили ситуацию. Я все еще не знала ни кто сидел в кресле напротив меня, ни почему он был таким важным.

– Это Жан Понсард, моя девочка, – вдруг сказала мадам на шведском с примесью французского. Как будто я должна знать, кто он. – Он – знаменитый модельер, очень известный. Он хочет, чтобы ты работала манекенщицей для его одежды.

Я удивленно вскинула брови. Манекенщица? Я? Я едва знала, что это за слово. Мадам посмотрела на меня с горящим в ее зеленых глазах ожиданием.

Ее рот был слегка приоткрыт, будто она хотела ответить за меня.

– Ты разве не понимаешь? Ты будешь знаменитой. Это мечта любой девочки. Улыбайся!

Ее раздражение из-за моего молчания было настолько осязаемым, что я вздрогнула. Она покачала головой и фыркнула. А потом приказала мне собирать вещи.

Час спустя я сидела на заднем сиденье машины месье Понсарда. В мешке, закинутом в багажник, лежала лишь одежда. Никаких книг. Я оставила их у мадам.

Тогда я в последний раз видела ее. Намного позже я узнала, что она спилась до смерти. Ее обнаружили в ванне. Утонувшей.

– Потому что она веселая и добрая девчонка, и так говорим мы все… – Дорис умолкает посреди песни. – Точнее, и так говорю я! С днем рождения, дорогая Дженни!