Повиливая миром  - Татьяна Краснова Страница 10

– Вы чо?! – внезапно пугается Пупсикова. – Вы чо?! Какое «уволить»?! Это я, я виновата! Это я сама дура! Я прогуливала!!! А Анна Иванна – она хорошая! Она классная! Она знаете как учит отлично?! Я вот прямо все знаю! Вот смотрите: «Йо трабахо ин иль сентро»…

– Но вам же было неинтересно!

– Это потому, что я прогуливала и я вообще дура! Правда, Анна Иванна?

– Неправда, Пупсикова! Вы умная и хорошая девочка! Я дам вам упражнения и зачет поставлю!

– И вообще, Татьянавиктна, не смейте обижать Анну Иванну!

– И вообще, Татьянавиктна, не оскорбляйте Пупсикову!

– Идемте отсюда, Анна Иванна!

– Идемте, Пупсикова!

* * *

Мимоходом, в коридоре напротив деканата.

Бывший студент. Мой незапамятный первый выпуск.

Теперь уж депутат Госдумы, важная персона в какой-то там партии, костюм-галстук…

– Как дела, Сашенька? – спрашиваю.

– Отлично, Татьянавиктна, – отвечает, – вот дочку третью родили. Такая девочка хорошая… Старшенькой пять, средней три, а этой – два месяца. Теперь книга у меня настольная появилась…

– Бенджами Спок? – угадываю я. – «Уход за ребенком»?

– Вильям Шекспир. «Король Лир»…

Дева на стульчике в кафедральном коридоре.

Говорят, в 20 лет они все хороши. Правду говорят. Хороши все. Но некоторые…

Челка, ресницы, щиколотки, запястья, юбка, иссякшая задолго до скульптурного колена, и нижняя губа такая… Припухшая. Ну, вы понимаете.

– Красота неземная, – говорю, отпирая кафедру, – Вам кого?

– Я насчет перевода на ваш факультет.

– Откуда?

– Ой, из этого… Из Университета Глобальных Искусств. Меня к вам прислала Эмилия Мафусаиловна. Вы ее, наверное, знаете.

Кто ж не знает Эмилии Мафусаиловны. Эмилия Мафусаиловна работает на несмежном факультете доцентом. Преподает что-то вроде структурно-прикладной фонетики японского языка, носит очки в металлической оправе и служит науке так истово и рьяно, что кажется порой – сама наука побаивается Эмилии Мафусаиловны.

– Деточка, – праздно интересуюсь я, – неужто Эмилия Мафусаиловна участвует в вашей судьбе?

– Где? – удивляется деточка. – А, нет, она не в судьбе. В смысле, не она… Эврипид Фомич участвует.

– Эврипид Фомич?!

– Ну да. Он это… Ну как бы сказать… Он ей вроде как муж.

– Вроде как?

– Ну, практически, муж. Но пока.

– Пока?

– Ой, ну вы меня совсем запутали. Эвичка… В смысле, Эврипид Фомич… Он пока что муж Эмилии Мафусаиловны. Временно. Но дело не в этом. Он сказал, что пока он… Ну, пока он муж, мне надо перевестись. Понимаете?

– Вы не просто красавица, – лгу я. – Вы еще и умница. Вы так мудрено говорите, что я не понимаю.

– Ну это же так просто, – вздыхает умница и красавица. – Я сейчас в платном университете учусь, а Эвичке это дорого. Еще и квартиру снимать… Он хочет, чтоб я сюда перевелась, пока он еще женат не на мне, а на Эмилии Мафусаиловне.

– Рыбочка, а Эмилия Мафусаиловна в курсе, что Эврипид Фомич на ней женат временно?

– Ой, что вы, конечно нет. Это тайна, это никому нельзя говорить. Мне Эвичка так и сказал: никому не говорить!

Юность. Такая нежная, такая короткая…

* * *

В мае преподавать трудно.

Московская весна… Ее как-то не замечаешь, а потом неожиданно – бац, и вот оно: Александровский сад цветет, деревья внезапно образовали возле памятника Ломоносову узорчатую тень, и фонтаны бьют на Манежной, и у заведующей учебной частью лицо такое… вдумчиво-сентиментальное.

И выпускники с букетами, и первые защиты дипломов…

И люди удивительные стали появляться. Это главный признак.

Вот студент пришел в трусах.

Ну, то есть, это я так полагаю. Сам-то он, надо думать, считает эту одежду шортами.

Жалобу принес на мою коллегу. Дескать, она его с занятия выгнала.

– Чем мотивировала? – спрашиваю.

– Я под стол залез.

– Международное отделение, что ли?

– Почему? Общее.

– А зачем же вы туда полезли?

– А если б международное было, вы б не спрашивали?

Умный, стервец. Хоть и двоечник.

– Он не просто полез, – печалится коллега, – он встать пытался, со столом на спине.

– Зачем? – спрашиваю.

Стоит. Руки в карманы трусов засунул. Мается.

– Из хулиганских, – говорит, – побуждений. А Мариванна меня выгнала.

– Неудивительно.

– Так я и не удивился, я обиделся. И не пришел на следующий день.

– Так вы, стало быть, пропустили занятие.

– Типа. Не одно. Несколько.

– Стоп. Это вы когда под стол-то влезли?

– В сентябре.

– А сейчас?

Смотрит с тоской в окно. За окном цветет май, и ветер тихо шевелит шторку…

Зачета нет за зиму. Завтра – комиссия по отчислению.

– А на что же вы обиделись? – спрашиваю. Надо же что-то спросить…

– Она меня идиотом назвала.

– Скажите честно, вы сами-то как себя после этого назвали бы?

– Это другой вопрос, – отвечает.

Не поспоришь.

И главное – не поспоришь.

* * *

Или вот – поздняя осень. 7 ноября.

Весь день настроение хорошее.

Организм привык, что ли, в этот день праздновать?

Утром радио предупредило. Радио сказало мне: «Не нужно, Таточка. Там, снаружи, сегодня день Октябрьской Революции. Вокруг того места, где ты даром получаешь зарплату, проходят марши, процессии, возложения и другие процедуры, совмещенные с перекрытием Моховой улицы. Езжай на метро. А не хочешь езжать – еехай».

Я не против метро. Хорошая вещь.

Сижу. Еду. Двигаюсь в сторону высшего образования по специально вырытому в земле тоннелю. Остановка. В вагон входит старушка – божий одуванчик. Ищет место, куда присесть. Присесть некуда. Вся лавочка занята мною и еще пятью здоровыми молодыми людьми мужского пола. Старушка мается, у нее тяжелая сумка. Я оглядываюсь. Старушка мается. Я встаю, уступаю место старушке. Стою несколько нависая со своей сумкой над одним из сидящих молодых людей.

– Уберите сумку! – говорит молодой человек, – Она мне мешает.

– Ах ты, паразит, – не выдерживает «одуванчик», – тетка встала место мне уступать, а он мало того, что сидит, он еще и замечания тут делает, засранец!