Пасадена - Дэвид Эберсхоф Страница 101

— В «Долине» сегодня бал, — сказал он. — Выезжаем в восемь вечера.

Поднявшись в дом, она сказала Розе, что Уиллис пригласил ее.

— Но ты ведь не поедешь?

— Мне выбирать не приходится.

— Ах, Линда… Ты что, не понимаешь? — сказала Роза и заплакала, уткнувшись Линде в плечо.

Она выздоравливала, и се настроение менялось день ото дня — то все было прекрасно, то ужасно: когда жизненные силы покидали ее, она не вставала с постели, а потом вдруг вскакивала — веселая, энергичная, как будто в ней вскипала кровь. Фримен предупредил, что так и будет, и Линда знала, что слезы Розы — это признак того, что доктор назвал «повышенным уровнем женской эмоциональности».

— Забыла, что со мной недавно случилось?

Конечно, Линда ничего не забыла, и не в этом ли было все дело? С такими мужчинами, как Уиллис Пур, было спокойно; рядом с ним она, как никогда, чувствовала себя в безопасности.

— Если хочешь, я останусь с тобой, — вяло предложила Линда, надеясь, что Роза ответит: «Нет-нет, поезжай». Линде очень не хотелось упускать возможность хоть одним глазком увидеть жизнь хозяев Пасадены; она пойдет под руку с Уиллисом, она познакомится — а может быть, и ее представят! — с людьми, о которых она читала в светской хронике, в колонке Болтушки Черри, и вдруг получится так, что и ее имя тоже появится в газете? Линда живо представила себе заголовок в газете: «В ПАСАДЕНУ ПРИЕХАЛА ЗАГАДОЧНАЯ КРАСАВИЦА».

Но Роза не сказала ни слова, только помрачнела от усталости и сожаления. Она повернулась на бок и принялась гладить рукой обои. Под тонким одеялом она казалась совсем крошечной; старое, выцветшее, потертое одеяло закрывало Розу, точно саван, слышалось ее медленное дыхание, Линда ждала, когда Роза что-нибудь скажет, и ждала долго — сначала показалось, что минуту, потом — что бесконечно.

— Роза… Роза? — тихонько окликнула она ее.

Но Роза уже заснула, и Линда вышла, оставив ее наедине с усталостью и раной.

Днем Линда поехала в город, на Раймонд-стрит. Она первый раз была одна в центре города, и теперь, с каждым шагом вдыхая хвойно-мятный аромат воздуха Центрального парка, чувствовала себя свободной как-то по-особому. Она не думала ни о ком — ни об Уиллисе, ни о Брудере, ни об Эдмунде, — ни о ком, кроме самой себя, в голове было ясно, в ушах слышался шум собственного дыхания. Проходя мимо гостиницы «Грин» и глядя на людей, расположившихся в плетеных креслах на террасе, Линда особенно остро почувствовала, как уединенно жила она все эти месяцы в Пасадене, — весь мир сузился для нее до замкнутого, как крепость, ранчо. Роза говорила: «Что город, что ранчо — разницы нет. Такое же маленькое место без всяких стен». Но Линда не верила и этому — как такое могло быть правдой? Вот же перед Линдой большой город: толпа мужчин и женщин на тротуарах, дети с маленькими белыми собачками, девушки, совсем одни, так же как Линда, — кто идет по делу, кто просто гуляет, но именно в этот момент совершенно независимо от всех. Могут ведь идти куда захотят! И никто на них не смотрит, никто от них ничего не ждет, только они сами знают, куда им нужно, что делать дальше, в какой магазин зайти и, главное, что с ними будет потом! Линду раздавила бы эта мысль, если бы она не чувствовала себя так, будто ждала этого момента всю жизнь, и теперь, исследуя незнакомый ей пока центр Пасадены, Линда чуть не забыла, зачем она здесь и что ищет.

На перекрестке Раймонд-стрит и Колорадо-стрит полицейский в белых перчатках регулировал движение, стоя на тумбе. В губах у него был зажат серебряный свисток, в который он беспрестанно дул, подавая руками знаки пешеходам и машинам. В груди Линды шевельнулось волнение, когда она подумала, что он указал на нее, веля ей остановиться, как будто она незаконно оказалась здесь и не имела никакого права идти, куда ей хочется. Но полицейский указывал совсем не на Линду; он видел ее именно такой, какая она и была, или такой, как он и многие другие думали, что она была: хорошенькая девушка в простом платье, наверное работница, — это сразу видно по красным костяшкам ее пальцев и натруженным рукам.

Линда шла мимо добровольцев, которые, стоя на лестницах, украшали уличные фонари гирляндами из хвои, красных и белых роз. Ленты, сплетенные из розовых бутонов, украшали двери магазинов, в витринах бакалеи красовалось свежайшее мясо на ребрах, на каждом куске лежала маленькая бледно-красная розочка. Уличная толпа тоже украсилась цветами — розами и кроваво-красными гибискусами на отворотах пальто, маки на плотно прилегающих к голове шапочках, лилии, видневшиеся в открытой дамской сумочке; одна дама в мешковатом вязаном платье прицепила к своей шляпке целый ананас! Мимо Линды быстро прошла девушка с прикрепленными к корсажу нарциссами, но сладковатый, чувственный залах крошечных, словно бумажных, цветов повис в воздухе и околдовал Линду своим ароматом. Город готовился к Турниру роз, и улица сейчас была похожа на сад, в котором расцвели первые весенние цветы.

Линда поехала в город, чтобы купить себе платье, в кармане лежали монеты, заработанные стряпней на кухне; в воображении рисовалось что-то белое, длинное, ослепляющее блеском. Проснувшись, Роза сказала, что Уиллис будет в парадном костюме с белым галстуком-бабочкой.

— А ты в чем пойдешь, Линда? Тебе же нечего надеть, — добавила она.

Чтобы помочь подруге, Роза предложила стащить что-нибудь из шкафа Лолли. «Она и знать не будет!» — уверяла Роза. Но Линда не хотела появляться ни в одном из платьев Лолли. Тогда Роза вытащила свой наряд — в этом платье со складками на груди, похожими на детский нагрудник, она проходила конфирмацию. Но низ у платья чуть порвался, а у горловины желтело пятно неизвестного происхождения, и Линда чуть-чуть опечалилась — она ведь рассчитывала на большее.

— Я в него ни за что не влезу, — вздохнула она, возвращая платье Розе.

Линда заранее изучила женскую страничку в местной газете и рядом с рецептами апельсинового торта с кремом, пудинга «Альтма» и колонкой полезных советов, подписанную псевдонимом Пупсик, нашла рекламу магазина Нэша, который предлагал вечерние дамские платья и костюмы под соблазнительным рекламным лозунгом «Высокая мода для Нового года». Шелковые платья-рубашки с крепдешиновыми накидками, платья-туники с воротниками из черных перьев, а также — «для смелых женщин Пасадены» — кремовая блузка и юбка, расшитая узорами из бисера, повторявшими рисунок церемониального платья принцессы индейского племени тонгва, — по крайней мере, так гласила надпись на этикетке. «Заходите, торг уместен!» — зазывало объявление на двери. Но Линда заметила объявление поменьше:

ПЛАТЬЯ ОТ ДОДСВОРТА

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЕВРОПЕЙСКИЙ СТИЛЬ

ДЛЯ САМЫХ РАЗБОРЧИВЫХ ЖЕНЩИН «ДОЛИНЫ»

В корыте у Розы Линда видела платья Лолли с этикетками магазина Додсворта, а вот теперь сама стояла перед его витриной. Манекен был облачен в серебристое шелковое платье, с оборкой из кружев, пенившихся, как морская волна, рядом был маленький стенд с надписью: «Последние поступления из Парижа». Стекло отразило Линду, и косые лучи дневного света как бы наложили ее лицо на голову манекена. Маленький черный терьер, на ошейнике которого были приколоты два розовых бутона, лежал на пуфике рядом еще с одним объявлением: «Вход только по предварительной договоренности».