Присутствие. Дурнушка. История одной жизни. Ты мне больше не нужна - Артур Миллер Страница 103

Лукреция позвонила нынче утром и, помимо всего прочего, сообщила, что Джон Трюдо вчера заехал к ней по пути в Нью-Йорк и остался на ночь, и тогда они решили устроить совместный ужин, Трюдо неизбежно оказался в числе приглашенных вместе с еще одной гостьей Лукреции, некоей мадам Как-бишь-ее, которая также заехала к ней по пути куда-то. Клеота до прошлого года часто виделась с Трюдо и особенно с его женой, Бетти, но потом он перестал преподавать в Пеммертон-скул в Хэноке — она располагалась в нескольких милях от ее дома — и переехал жить в Балтимор. Сам он не производил на нее особенного впечатления в отличие от своей жены, высокой юной красавицы, но вполне разумной. Где-то лет шесть назад их свадебный кортеж в полном составе вдруг завалился в дом к Раммелам, и Трюдо всегда вызывал у Клеоты воспоминания об этой кошмарной вечеринке, но когда Бетти была рядом с ним, он казался многообещающим, крайне серьезным человеком, который, как она надеялась, станет настоящим поэтом, что он твердо вознамеривался осуществить. Бетти, кажется, очень верила в него, что было весьма трогательно; совсем как она сама верила в Стоу, когда тот был еще молодым. У них было четверо детей, и жили они бедно, в старом, не перестроенном фермерском доме возле школы, и Клеота частенько заезжала к ним в надежде вытащить их из этой все углубляющейся изоляции, от которой у нее возникало ощущение, что они, видимо, стыдятся своей бедности. Она взяла себе на заметку непременно приглашать их к себе, когда у нее в доме что-то происходило, и они приезжали довольно часто, но к концу их пребывания в здешних местах у нее не могло не сложиться впечатления, что они весьма прохладно относятся друг к другу и что Трюдо вдруг резко поседел, и она так и не могла понять, отчего их неудачный брак заставил ее почувствовать злобное разочарование, странно-неожиданное, поскольку они никогда не были близкими друзьями.

Так что она была не слишком удивлена, увидевшись с Трюдо сегодня вечером, да еще с девицей, которая не была ему женой, но чтобы это оказалась такая девица!.. Он был все еще красивым, представительным мужчиной в обычном смысле этого слова — высокий, с сединой на висках, с довольно длинным лицом и байроновским носом, но, как ей теперь казалось, в целом несколько слабовольный. Теперь она уже понимала, что видела множество таких лиц в давние времена на гоночных яхтах — всех этих вечных спортсменов, так навсегда и остававшихся принстонскими мальчиками. И как это она так заблуждалась на его счет? И все же в его глазах по-прежнему оставалось некое серьезное выражение, нечто страдальческое, и сейчас они смотрели на нее с некоторым нервным трепетом, даже стыдом, причина которого, как она тут же заключила, крылась в облике девицы, которая явно была его любовницей.

Весь ужин Клеота не могла ни смотреть на нее прямо, ни отвести глаза от ее профиля. Девица почти не разговаривала, устремив взгляд куда-то поверх голов, несомненно презирая не слишком интересную застольную беседу и хмуря брови, подведенные карандашом почти до самых волос, моргая необычно огромными карими глазами, веки которых были намазаны черным, как у балерины, танцующей партию ведьмы. На ней был черный свитер и черная суконная юбка, причем и то и другое туго обтягивало ее огромные груди и тяжелые, хотя и неплохо сформированные бедра, туфли у нее были на высоченных каблуках и тоже черные. На оливковой коже не было заметно никакой косметики, даже губной помады. На руках позванивало множество браслетов, а звали ее Ева Сен-Бле. Что самое невероятное, Трюдо звал ее Сен; время от времени он пытался втянуть ее в разговор, но она лишь переводила на него угрюмый взгляд темных глаз, неохотно оторвав его от стен и окон. При каждой его подобной раболепной попытке вовлечь ее в беседу Клеота быстро поворачивалась к ней в ожидании услышать, какой ответ сорвется с полных губ Сен, или увидеть, как Сен, возможно, вдруг встанет и выйдет вон, что, по мнению Клеоты, выглядело бы как очень грубый демарш с целью показать, как ей все это надоело и как она все это презирает. А может быть, она просто так же глупа, как это можно заключить по ее внешнему виду? Через двадцать минут этого молчаливого противоборства Клеота утратила всякий интерес к Сен и сделала то, что всегда делала по отношению к гостям, — бросила на произвол судьбы тех, кто ей не нравился, и обратила все внимание на тех, кто ей подходил.

Она всегда хорошо относилась к Лукреции, подруге еще со школьных времен, и к мадам…

— Прошу прощения, кажется, я не расслышала вашу фамилию, мадам, — сказала она, обращаясь к женщине, сидевшей через стол от нее и поедавшей баранину огромными кусками, так что ее жующий рот был все время набит.

— Ливайн. Манисетт-Ливайн. Проижношитшя череж «ай», — ответила та, пытаясь проглотить то, что было у нее во рту.

Клеота рассмеялась при этой ее попытке пробиться сквозь полупрожеванную баранину. Дама была так мала ростом, что ей пришлось подложить на стул подушку. Лицо у нее было совершенно мужское, кожа как у мулата, нос в виде круглой шишки, на вид совсем без костей — он просто свисал вниз, бесформенный и ничем не поддерживаемый. Глаза были черные, такие же, как и курчавые, в мелких завитушках, волосы, подобранные так высоко, что целиком открывали уши, тоже совершенно мужской формы, оттопыренные. У нее был большой рот и сплошь запломбированные зубы. Руки были со вздутыми венами и распухшими косточками, а когда она смеялась, что делала весьма часто, на ее туго обтянутых кожей щеках образовывались глубокие морщины, похожие на круглые скобки. Она испросила разрешения снять жакет от своего серого костюма, обнажив при этом тощие мускулистые руки, торчавшие из блузки без рукавов подобно искривленным веткам старой яблони. Клеота, словно пытаясь возместить этой даме отсутствие у нее полных, более эстетических на вид форм, которыми обладали другие гости, все время, пока они разговаривали, подкладывала ей одной новые куски свежего хлеба и мяса.

— Я бы на твоем месте попросила мадам погадать тебе, — сказала Лукреция, и Клеота только сейчас вспомнила, что подруга в их телефонном разговоре упоминала, что эта женщина — гадалка. Когда Клеота обернулась к ней, на лице Лукреции застыла какая-то странная улыбка. Лукреция сейчас выглядела так, словно намеревалась тотчас же выдать некое ошеломляющее, но правдивое признание, а ведь на самом деле она всегда была женщиной крайне практичной, придерживалась строго научных взглядов и была весьма скептически настроена по отношению к любым видам мистицизма. В первые годы своего брака она даже сумела вернуться в колледж, чтобы получить степень магистра в области бактериологии и потом некоторое время, пока не начали рождаться дети, работала в разных лабораториях. Она совершенно точно знала, сколько калорий, белков и углеводов содержится в любом виде пищи, вовсю пользовалась скороварками, чтобы сохранить в еде витамины, держала у себя в кухне кучу приборов, при помощи которых легко могла определять влажность воздуха и предсказывать изменения погоды, и со всеми, включая собственных детей, обращалась в манере, добела отмытой от любых проявлений сентиментальности и бессистемности.

Но вот она сидит сейчас, без малейших признаков смущения, которое, несомненно, как того ожидала Клеота, должна была испытывать, признавшись в том, что чувствует жгучий интерес к предсказаниям судьбы и будущего. Клеота никак не могла осознать и принять столь дикое несоответствие, вдруг проявившееся в характере подруги, и выражение ее лица на минутку изменилось с улыбающегося на серьезное, пока она раздумывала, не стала ли жертвой розыгрыша.