Шахта - Михаил Балбачан Страница 109

Шахта номер восемнадцать ничем особенным среди прочих не выделялась. Вокруг ее деревянных копров теснилось несколько барачного вида строений и ажурная, черная от непогоды и угольной пыли эстакада. Рядом, под солидных размеров терриконом, вились в густых зарослях широколистого репейника рельсы подъездных путей, вдоль которых располагались неопрятного вида склады. Всю эту красоту с трех сторон окружала желтеющая рожь.

Рукоятчик Гуркин работал на приемной площадке главного ствола. Каждые четыре минуты он подавал сигнал машинисту, рывком выдвигал стопорные кулаки, крепя ими подошедшую клеть, вытягивал из нее тяжело груженную вагонетку, заталкивал на освободившееся место пустую, после чего убирал кулаки назад, чтобы клеть могла опуститься. Двигался Гуркин размеренно, как автомат, не обращая ни на что внимания, и почувствовал запах дыма, только когда клубы его затянули все вокруг и стало трудно дышать.

– Ребята! – удивленно закричал он откатчикам. – Кажись, горит чего?

Те начали очумело оглядываться, словно очнувшись от глубокого сна. Огня нигде видно не было, один только дым. Вдруг басовито загудело вверху, внутри жестяной обшивки копра. Они подняли головы и обомлели. Вся решетчатая деревянная башня над ними горела. Длинные прозрачные полотнища пламени плескались на солнце.

Гуркин загромыхал вниз по лесенке, крича во все горло:

– Пожа-ар! Гори-и-им! Робя-а-а!

Откатчиков на нижней площадке уже не было, а был только едкий желтый дым, очень густой. Откуда-то сбоку вывалился давящийся кашлем человек. Гуркин узнал в нем своего начальника, десятника Никонова.

– Го-ри-им! Где пожарный кран? – крикнул он ему в лицо. Но Никонов только махнул рукой и засеменил прочь, мотаясь из стороны в сторону, как пьяный. Гуркин удивленно смотрел ему вслед. Отбежав довольно далеко в поле, десятник обернулся и прохрипел:

– Телефон… надо… Люди в шахте… Предупредить! Погибнут там все!.. – и побежал дальше, то и дело путаясь ногами в высокой ржи и падая.

– Кран надо! – неуверенно отозвался Гуркин.

Но десятник не оглянулся. В поисках несуществующего крана рукоятчик заглянул под галерею и под эстакаду, пару раз обогнул компрессорную. Хотел еще посмотреть под копром, но к нему уже было не подойти. Ветер, крутя-вертя пламенные вихри, стремительно разносил пожар по шахтному двору. Вспыхнула эстакада, следом бункер, и сразу же занялся весь второй копер. Сушь в ту пору стояла неимоверная. Так что когда, звеня и подпрыгивая на ухабах, из райцентра принеслись все три пожарные машины, их встретила сплошная стена ревущего огня. Расчетам оставалось только следить, чтобы бедствие не перекинулось на поселок.

Как ни странно, обошлось без жертв. Сменный механик Семенов, дежуривший на главном вентиляторе, не сплоховал и вовремя обесточил мотор. Воздушные струи в стволах изменили направление, огонь не распространился в глубь шахты. Испуганные рабочие выбрались через периферийные шурфы и вскоре уже толпились вокруг невиданного костра, дико сверкая белками глаз на вымазанных углем лицах. Некоторые шепотом обсуждали, что у кого осталось в сгоревшей раздевалке, но большинство, из осторожности, помалкивало. Те же, кто шептались, все чаще повторяли слово «поджог».

Начало съезжаться начальство. Прибыл растрепанный, белый от ярости секретарь обкома. Прочее руководство окружило его плотным кольцом и, взволнованно матерясь, занялось обсуждением вопроса скорейшего выявления и поимки поджигателей. В том, что это именно поджог, никто не сомневался. Зрелище небывалой катастрофы, с легкостью необычайной уничтожившей одну из лучших шахт Подмосковного бассейна, заставляло гневно потрясать кулаками даже наиболее выдержанных товарищей.

О том, что подземная часть не пострадала, им еще не доложили, поскольку начальника сгоревшей шахты увезли в больницу с сердечным приступом, а ближайшие его подчиненные попрятались кто куда. Управляющий трестом Лебедкин, узнав о происшествии, впал в ступор. Думать он мог только о том, посадят ли его за компанию с погорельцами или все обойдется как-нибудь строгим выговором. Только под вечер он решился наконец известить телеграммой замначальника главка. Тот немедленно молнировал самый зубодробительный ответ, но наверх доложил тоже только после тщательной рекогносцировки. Тогдашний нарком славился своим крутым нравом. В конце концов дурная весть докатилась до первого замнаркома Лучинского, который, недолго думая, распорядился срочно разыскать управляющего трестом «Шахтострой» Бирюлева и начальника «Шахтопроекта» Слепко. После чего, известив по телефону супругу, лично отправился на пожарище. Тем временем механизм следствия по факту произошедшей диверсии разворачивался без малейших задержек, замечательно быстро и профессионально.

У Евгения Семеновича Слепко выдался свободный вечерок. Он сидел с женой Натальей Михайловной в бельэтаже областного театра оперы и балета и тосковал. Выступала известная столичная труппа. Душный старорежимный зал под завязку набит был местными руководящими кадрами и расфуфыренными их супружницами. Отовсюду несло «Красной Москвой». Сначала Евгений Семенович честно заставлял себя смотреть постановку. Разобраться, к примеру, как все это хозяйство устроено в техническом плане. Но вскоре раздражение, нараставшее в верхней части живота, достигло такой степени, что он едва сдерживался. Согласно программке, главная героиня была юной девушкой, а ее роль исполняла густо наштукатуренная пятидесятилетняя матрона. Когда приходила ее очередь петь, она складывала дряблые руки на объемистом пузе и принималась визжать наподобие циркулярной пилы, причем все три ее жирных подбородка мелко дрожали. Музыка Евгению Семеновичу тоже не нравилась. «Чайковский, там, не Чайковский – нуднятина самая настоящая». Правда, жена утверждала, что ему медведь на ухо наступил, но в данном конкретном вопросе он с ней согласен не был. Напротив, Евгений Семенович любил при случае попеть, особенно разные такие несерьезные песенки, и полагал, что голос у него есть, и очень даже приятный. Сама она, едва заслышав пиликанье какой-нибудь скрипочки, впадала в непонятный транс. Вот и теперь: он ощущал тепло ее плеча, она сидела рядом, но… Ее сосредоточенное лицо переливалось разноцветными отсветами рампы. Она была далеко. От мыслей о жене Евгений Семенович переключился на оставленного с нянькой сына и вскоре, перепрыгнув по ступенькам ассоциаций, размечтался о рыбалке. Вдруг во время очередной смены декораций из-за занавеса выскользнул прилизанный тип и объявил на весь зал:

– Товарища Слепко срочно просят зайти в дирекцию театра!

– Господи, что там у них еще случилось? – всполошилась Наташа.

– Сейчас узнаем! – вскочил Евгений Семенович, чувствуя близкое освобождение. Пролетев по пустому коридору и узнав у нелюбезной буфетчицы, куда идти дальше, он оказался в потрепанной, увешанной старыми афишами приемной, где самая обыкновенная секретарша принялась сверлить его подведенными глазами.

– Чего вам, товарищ? – выждав положенное время, спросила она.

– Там сейчас объявили, чтобы я к вам зашел. Моя фамилия Слепко, я…

– Понятно, только…

– Вот мое удостоверение.