Место для нас - Хэрриет Эванс Страница 11

Кэт быстро шагала по главной улице острова Сен-Луи. Ее гибкая фигурка ловко лавировала в перемещающейся по улице толпе туристов, глазеющих на витрины boulangerie [18] и fromagerie [19]. Кэт видела очередь у дверей «Berthillon» – знаменитого glacerie [20], где стояли сверкающие мраморные столики. Кэт любила «Berthillon». Она понимала, что ходить туда – это абсолютно и бесповоротно по-туристически, но порой, когда ей невыносимо хотелось полакомиться, когда над двумя островами сгущался туман и Кэт становилось особенно тоскливо, в обеденный перерыв она перебегала через мост и заказывала крошечную чашечку расплавленного горького шоколада, которую подавали с желтыми сливками в маленьком сливочнике из полированного серебра. Увы, финансы не позволяли делать это часто, и уже больше года Кэт сюда не ходила – с тех пор, как перестала получать деньги от Оливье.

Она зашла в продуктовый магазин за углом дома, где жила, чтобы купить вермут. Вермут был умопомрачительно дорогой – но на острове Сен-Луи все было умопомрачительно дорогое, и к тому же Кэт покупала вермут не для себя, а для мадам Пулен. «На хорошее денег жалеть нельзя» – таков был девиз мадам Пулен, хотя она тщательнейшим образом пересчитывала все деньги, что давала Кэт, да и ничем с ней не делилась. Это было определено четко и ясно. За покупками для себя Кэт ходила в «Lidi» или «Franprix» [21]. Ожидая, когда продавец принесет ей бутылку, Кэт улыбнулась, глядя на ряды баночек с дижонской горчицей. Вот что делало Париж цивилизованным, несмотря на многое, что в нем могло раздражать. В маленьком продуктовом магазинчике можно было обнаружить пять разных сортов дижонской горчицы. Moutarde de Dijon, mais bien sûr [22].

– Bonsoir, Madame.

– Ah, bonsoir, Catherine. Ça va?

– Ça va bien, merci, Madame. J’ai prix le vermouth. Je vous offre un verre?

– Oui, oui [23].

Старушка, сидевшая в кресле-качалке, громко захохотала. Кэт торопливо поставила завернутую в бумагу бутылку на огромный старинный буфет. Если она сразу задаст вопрос, который ей отчаянно хотелось задать, мадам Пулен рассердится. А если подождать минутку, она будет довольна.

Кэт сделала вдох, взяла с полочки стакан и проговорила:

– Ваше лекарство, мадам, – я его заберу в аптеке завтра, хорошо?

– Конечно. – Мадам Пулен загасила сигарету. – Только на этот раз пусть все тщательно проверят. От неверной дозировки мне делается дурно. Просто совсем дурно. Дозировка должна быть правильная. – Она закурила новую сигарету. – Можешь налить мне вермута, пока ты снова не умчалась? Разумеется, я понимаю, ты жутко занята, но все-таки…

– Конечно, – отозвалась Кэт, стараясь не улыбнуться. Когда она впервые вошла в квартиру мадам Пулен с видом на Сену и дальше на юг, на Латинский квартал, она была потрясена простором комнат, деревянными стропилами, старыми ставнями с резными железными ручками, чугунной решеткой балкона. А теперь на туалетном столике красного дерева (из Виши, приобретенном при таинственных обстоятельствах отцом мадам Пулен, трусом и предателем, о котором она если и говорила, то потом обязательно сплевывала в пепельницу) лежали только сигареты с ментолом, стояла пепельница и бутылка с сиропом от кашля. Собственно, эти предметы, как часто отмечала Кэт, в большой степени характеризовали ее квартирную хозяйку.

– Много покупателей было сегодня? – Мадам Пулен потянулась в кресле-качалке, сжала и разжала крючковатые пальцы длинных рук.

– На рынке народа было много. А у нас не сказать. Анри озабочен.

– Еще бы ему не быть озабоченным. Теперь, когда всем заправляет этот тупица, мы обречены. Не думала, что увижу, как погибает социализм. Когда я была маленькая, мы бы такого человека назвали фашистом. Ха!

Мадам Пулен погрузилась в приступ кашля. Кэт принесла ей стакан воды, а в другой стакан налила вермут, то и дело взволнованно прислушиваясь к другим признакам жизни в квартире. Но, увы, ничего не услышала.

Постепенно кашель утих. Мадам Пулен оттолкнула стакан воды и потянулась за вермутом. Кэт дала ей таблетки, и старушка приняла их, одну за другой, вздыхая перед каждой, а после каждой удушливо кашляя. Так происходило каждый вечер последние три года. Оливье пару раз видел мадам Пулен и терпеть ее не мог. Он говорил, что все это притворство, что она придуривается. Еще говорил, что мадам Пулен и ее родня были коллаборационистами. Откуда ему это известно, Кэт понятия не имела, но самую большую bête noir [24] Оливье питал к притворщикам.

Не думай об Оливье. Один… два… три… Желая отвлечься, Кэт обвела взглядом комнату и стала считать предметы. Теперь она знала, что делать. Когда в ее мысли вторгался Оливье, а это случалось слишком часто, она начинала вращать карусель из разных предметов, иначе просто сошла бы с ума и так рассвирепела, что от злости что-нибудь разбила бы. Она подумала о Винтерфолде. Вспомнила Рождество, когда они с Люси слепили снеговика и нацепили ему на голову пластиковое ведерко, к которому прилип песок с пляжа, где они резвились прошлым летом в Дорсете. Вспомнила прогулку до деревни в осенний день, когда листья были желтые, как айва. Вспомнила дядю Билла с корзинкой для бумаг на голове, пытающегося пройти от одной стены гостиной до другой. Вспомнила, как сидела на кровати в своей уютной солнечной комнате летом по утрам и смотрела в окно, как взбирается по холмам за домом персиковый, фиолетовый, бирюзовый рассвет. Вспомнила лоскутную подушку, которую для нее сделала бабушка, – с ее именем на синих шестиугольниках. Вспомнила, как злилась Люси, потому что ей такой подушки не досталось. «Она тут живет, и у нее все есть!» – кричала Люси. Она была на три года младше Кэт. Порой эта разница в возрасте казалась пропастью. «А теперь, наверное, мы бы ее и не заметили», – подумала Кэт.

Она очень многого не знала. Какая теперь Люси – такая же? – часто гадала Кэт. Она хотела стать знаменитой писательницей и жить в замке. Только об этом всегда и мечтала. Болит ли все еще нога у Левши? Поет ли бабушка весь день напролет? По-прежнему ли мимолетно улыбается, если поправить ее, когда она путает слова? Цела ли та лоскутная подушка?

Кэт видела все это удивительно ясно. Помнила каждую скрипучую ступеньку, каждую вмятину на любом деревянном столбе, каждую старую потрепанную книжку на полке напротив кресла: «Балетные туфельки» [25] рядом с «Шпионкой Гарриет» [26] и «Историей Трейси Бикер» [27]. Последнюю подарил отец, хотя для этой книги Кэт была уже слишком взрослая.