Семь мужей Эвелин Хьюго - Тейлор Дженкинс Рейд Страница 11

Мне хотелось, чтобы мама, умирая, сказала что-нибудь трогательное, то, что я смогу взять с собой. Но мы до самого конца не знали, насколько серьезно она больна. Последними словами, которые она сказала мне, были: «Dile a tu padre que estaré en la cama. Скажи отцу, что я лягу».

После ее смерти я плакала только в душе, где меня никто не видел и не слышал, где я сама не могла отличить слезы от воды. Зачем я это делала, сама не знаю. Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла принимать душ и не плакать.

А потом, в лето после ее смерти, у меня все пошло в рост.

Начала расти и никак не желала останавливаться грудь. Уже в двенадцать лет мне приходилось рыться в старых маминых вещах в поисках подходящего лифчика. Нашла только один, но и он оказался мал. Тем не менее я его надела.

К тринадцати годам я была девушкой в пять футов и восемь дюймов ростом, с сияющими каштановыми волосами, длинными ногами, смуглой, цвета легкого загара, кожей и грудью, которая рвала пуговицы платьев. На улице на меня засматривались взрослые мужчины, и некоторые девочки в нашем доме перестали со мной дружить. Я осталась одна. Без матери, с грубияном-отцом, без подруг. В моем теле бушевала сексуальность, к которой я была совершенно не готова.

Кассиром в магазинчике «Всякая всячина» на углу был парнишка по имени Билли. Ему было шестнадцать, и его сестра сидела рядом со мной в школе. Однажды я заглянула в магазин за конфетами, и он меня поцеловал.

Я не хотела, чтобы он меня целовал, и оттолкнула его. Он схватил меня за руку.

– Да ладно, давай.

В магазине никого больше не было, и Билли был сильнее и прижимал меня все крепче. Я поняла, что он получит свое, хочу я того или нет.

У меня был выбор: сделать это бесплатно или сделать это за бесплатные конфеты.

Три следующих месяца я брала во «Всякой всячине» все, что хотела. В обмен на это я встречалась с ним каждую субботу и позволяла снять с меня рубашку. Выбирать, в общем-то, не приходилось. Быть желанной значит удовлетворять желания. По крайней мере, так я тогда рассуждала.

Помню, он сказал однажды в темной тесной кладовой, прижимая меня спиной к деревянному ящику: «Ты можешь делать со мной, что хочешь».

Билли убедил меня, что во всем виновата я.

И я ему поверила.

«Посмотри, что ты делаешь с этими беднягами, – говорила я себе. – В этом твоя сила».

А общем, когда он бросил меня – то ли ему стало скучно со мной, то ли он нашел кого-то поинтереснее, – я испытала и облегчение, и разочарование, почувствовала себя неудачницей.

Потом был еще один такой же, для которого я снимала рубашку. Думала, так надо, но вскоре поняла, что не они должны выбирать меня, а я – их.

Проблема заключалась в том, что я никого не хотела. А если откровенно, я быстро поняла, что надо моему телу. Мне и без парней было хорошо. И осознание этого дало мне огромную силу. Сексуально меня не интересовал никто. Но я хотела кое-чего.

Я хотела убраться из Адской кухни.

Хотела убраться из жалкой квартиры, убежать от отца с его вечным тухлым запахом текилы на губах, от его тяжелой руки. Я хотела, чтобы кто-нибудь заботился обо мне. Хотела красивый дом и денег. Хотела другой жизни. Той, которую обещала мне мама.

Голливуд – это нечто особенное. Это и место, и чувство. Если бежишь туда, то можешь прибежать в южную Калифорнию, где всегда светит солнце, где нет закопченных зданий и грязных тротуаров, но есть пальмы и апельсиновые рощи. А еще там ждет тебя жизнь, которую показывают в кино.

Ты бежишь к нравственному и справедливому миру, где хорошие парни побеждают, а плохие проигрывают, где больно бывает только от натуги, когда пытаешься стать сильнее, чтобы в конце выиграть еще больше.

Мне понадобились годы, чтобы понять простую истину: жизнь не становится легче просто потому, что становится гламурней. Но в четырнадцать такое не понимают. Так что я надела свое любимое зеленое платье, то, что собираюсь выставить на продажу, и постучала в дверь к парню, который, по слухам, собирался в Голливуд.

Одного взгляда на лицо Эрни Диаса мне хватило, чтобы понять – Эрни Диас рад меня видеть.

Вот за это я продала свою девственность. За поездку в Голливуд.

Мы с Эрни поженились 14 февраля 1953-го. Я стала Эвелин Диас. Мне было тогда пятнадцать, но отец подписал бумаги. Эрни наверняка подозревал, что я несовершеннолетняя, но предпочел принять мою ложь за правду, потому что его это устраивало.

Уродом он не был, но ни привлекательностью, ни умом похвастать не мог. Рассчитывать на брак с красивой девушкой ему не приходилось, и, думаю, он это понимал, а потому, когда подвернулся шанс, сумел им воспользоваться.

Через несколько месяцев мы сели в его «Плимут» 1949 года и покатили на запад. Остановились у его знакомых, и он начал работать техником. Довольно быстро появились деньги, мы немного отложили и сняли квартиру. Квартира находилась на пересечении Детройт-стрит и Де Лонгпре. Я обновила гардероб, а по уик-эндам мы могли позволить себе жаркое.

Изначально предполагалось, что мне нужно закончить среднюю школу, но проверять мой табель успеваемости Эрни не собирался, а я знала, что школа – это пустая трата времени. Я приехала в Голливуд с определенной целью и собиралась ее достичь.

Вместо занятий я каждый день отправлялась на ланч в кафе «Формоза», где проводила почти час. Об этом местечке я узнала из бульварных газет, сообщавших, что там нередко проводят время знаменитости. От кафе было рукой подать до киностудии. В этом здании из красного кирпича с названием, написанным курсивом, и черным тентом я появлялась ежедневно. Да, ход неоригинальный, но ничего другого у меня не было. Хочешь быть актрисой, сделай так, чтобы тебя открыли. И я не представляла иного варианта, кроме как болтаться в тех местах, где на тебя могут наткнуться люди из мира кино.

В общем, я шла туда каждый день и брала стакан колы.

Все это продолжалось так долго, что в конце концов даже бармену надоело притворяться, будто он не понимает, какую я веду игру.

– Послушай, – сказал он недели через три, – если хочешь сидеть и ждать, что сюда забредет Хамфри Богарт, дело твое. Но найди себе занятие. Я не позволю, чтобы кто-то целый час занимал место и отделывался стаканом колы.

Ему было, наверно, около пятидесяти, но волосы оставались густыми и темными, и он чем-то напоминал моего отца.

– Что вы от меня хотите? – спросила я.

Ничего такого, что я уже отдала Эрни, он от меня не потребовал, но бросил блокнотик и предложил попробовать принимать заказы.

Я понятия не имела, как работают официантки, но сообщать ему об этом не стала.

– Ладно. Где начинать?

Он указал на три кабинки.

– Там первый стол. Номера остальных определишь сама.