Вулканы, любовь и прочие бедствия - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир Страница 11

—Я просто слушаюсь приказов. Делаю то, о чем меня просят, пытаюсь приносить пользу. И сейчас у нас нет времени, чтобы это обсуждать.

Он прав. Я просматриваю снимки после полета, а Халльдоура проверяет показания погодного радара на аэродроме Кеблавика. Мы учитываем количество вулканических веществ, пытаемся оценить мощность извержения, на какой глубине оно происходит, в одном ли месте или в нескольких. Нам кажется наиболее вероятным, что извержение открылось в трещине на морском дне в двух километрах от бухты Кедлингарбаус и оно больше, чем нам изначально думалось. Метеоцентр передает данные о пепле в центр наблюдений в Лондоне; пока что вулканические выбросы затронули только аэропорты в Кеблавике и Рейкьявике, однако авиакомпании и авиационное начальство по обе стороны Атлантического океана уже затеяли свою извечную перебранку о том, насколько безопасны пассажирские авиаперевозки при таких обстоятельствах, и на одной чаше весов у них безопасность пассажиров, а на другой — убытки авиакомпаний.

Я пытаюсь сосредоточиться на дискуссии, но чувствую, что мои мысли блуждают далеко — думаю о моей семье, оставшейся дома под потемневшим небом, и о ясных внимательных глазах фотографа, как он смотрел прямо мне в душу, в мои нелогичные страхи. Мне становится не по себе при мысли, что я показала ему эту свою сторону, как будто он увидел меня голую.

Внезапно решаю по дороге домой заглянуть на улицу Эскихлид. Предварительно не звоню: все равно она не ответит. И вообще сомневаюсь, заметила ли она извержение: очевидно, это что-то слишком мирское и будничное, чтобы привлечь ее внимание.

Пеплопад становится слабее, дворники машины превращают пыль в серую грязь, царапающую лобовое стекло. Я пытаюсь не думать о лаке цвета шампанского, которым покрыт мой джип; муж точно не обрадуется, хотя моей вины здесь нет.

Паркуюсь у многоэтажного дома и поднимаюсь на верхний этаж, идя на запах курева, который становится тем сильнее, чем выше я взбираюсь. Бедные соседи! Я стучусь в двери, сначала тихонько, потом сильнее, вынимаю из сумки свой ключ и открываю, просовывая голову в жаркую квартиру:

—Ты дома?

Она сидит у видавшего виды компьютера в своем маленьком кабинете и оборачивается на мой голос, таращась на меня из-под очков, но, кажется, не удивлена, да и не особенно рада видеть меня.

—Анна? Ты что здесь делаешь? Разве ты не должна заниматься этим извержением?

—Да, я как раз этим и занималась с самой ночи, сейчас еду домой — прилечь. Вот, решила заглянуть к тебе, проверить, вдруг тебе чего-нибудь не хватает?

—Мне? Чего это мне должно не хватать?

—Еды? Общения? Чего-нибудь почитать?

Последнее — это попытка пошутить: стены квартиры буквально заставлены книжными полками от пола до потолка, стопки книг громоздятся на столах, на пианино, на подоконниках,— подозреваю, что в духовке она тоже держит книги.

Она не улыбается, поглаживает верхнюю книжку в куче на столе:

—Не переживай, у меня вот есть моя Ахматова, с ней скучать некогда. Мне еще так много предстоит сделать, а время уходит, дней остается все меньше и меньше.

Когда она начинает рассуждать о том, что, мол, смерть может настигнуть человека в любой момент, мне становится скучно, и я выхожу в ее крошечную кухню, открываю пустой холодильник, вздыхаю при виде немытых пепельниц и старой банки из-под сардин в раковине, переполненного вонючего мусорного ведра.

—Ты окна не законопатила,— ворчу я и иду в ванную, собираю там дырявые полотенца, намачиваю и затыкаю ими пазы в окнах. И надо же — ей это кажется смешным!

—А кто его знает, вдруг этому извержению удастся то, что старику «Винстону» не удавалось целых шестьдесят лет,— вогнать меня в гроб,— говорит она; внутри у нее клокочет, смех переходит в приступ кашля, она нашаривает пачку сигарет, закуривает и жадно втягивает дым, а я отворачиваюсь.

Она стала такая тощая, жалкая, что я не могу на нее смотреть, как креветка с виду, всю жизнь прокурившая и просидевшая сгорбившись за компьютером. Помню, какой красавицей мне она казалась в детстве, а сейчас напоминает серое привидение.

—Хочешь ко мне домой, пообедать с нами?— спрашиваю я, хотя и знаю, что ответ будет отрицательным.— А я завезу тебя обратно ночью по пути на дежурство?

Она не удостаивает меня ответом, садится в свое компьютерное кресло, унаследованное, похоже, от Троцкого, поворачивается к граммофону на книжной полке сбоку и кладет иглу на пластинку Шостаковича, затем снова разворачивается к компьютеру, смотрит на монитор из-под очков и листает книгу утрированными движениями, давая понять, что мое присутствие больше не желательно.

Я вздыхаю и открываю входную дверь.

—Если что-нибудь потребуется — звони!

Ответа нет.

—Я скажу Кристинну и детям, что ты передавала им привет.

—Привет им!

Голос раздраженный, хриплый; я закрываю за собой дверь и спускаюсь по лестнице, а в горле у меня комок. Это была плохая идея: навещать ее, утомившись после трудного дня! Как это по-детски — думать, что она уделит мне внимание, похвалит за сегодняшние интервью, скажет, какая я умница и молодец. В доме моей матери меня никогда ничего не ждет кроме разочарования.

Когда я открываю входную дверь, подбегает Салка и бросается мне на шею, будто я вернулась из царства мертвых, а может, она просто радуется перемене после того, как ее целый день продержали в четырех стенах.

—Ну что, карапузик?

Обнимаю ее, а потом высвобождаюсь из неистовых объятий, мою руки и сажусь за кухонный стол. Муж встречает меня ужином — яичницей и салатом, откупорил бутылку белого вина, но я отказываюсь от бокала, который он мне предлагает: в полночь мне снова нужно быть на работе. Он рад меня видеть, за день истосковавшись по моему обществу, но я слишком устала, чтобы разговаривать. Рассказываю ему о полете с министрами и об этом странном решении упразднить Научный совет и учредить новый орган для более быстрого реагирования во время стихийных бедствий.

—Не успеем глазом моргнуть, как в новом совете окажется полным-полно замшелых начальников отделов из Комитета по энергетике, которым бюрократия интереснее, чем геология,— говорю я.— Это все так ужасно непродуманно. Министры не понимают, что старый Научный совет был нашей главной опорой — свободное открытое пространство для дискуссий между учеными и службой гражданской обороны.