Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум Страница 11

— На самом деле она всегда следила… Не подгорало… Ну да, и тогда не подгорело. А хоть бы и подгорело. Кастрюлю пожалел, а семью развалил. Ну и сиди теперь, кастрюля, — с тихой злобой сказал сгорбившийся человек.

Только теперь к Стемнину пришла жалость.

Нонна собрала вещи и ушла. Сначала к старшей дочери. Потом сняла вроде квартиру, не захотела усложнять дочке жизнь. А может, просто захотела одна побыть. Или не одна? Адреса не скрывает, телефон дочка дала. Но, когда он звонит, она отвечает односложно, сухо. Поговорить не получается. Да и какой разговор по телефону…

У него все из рук валится. На работе стал срываться, пару раз на начальство голос повысил. А сейчас время какое — на пенсию выпрут на раз. Возраст! Да и кто теперь людей жалеет… Дом стал чужой, большой. Он включает громко радио и телевизор. Ночью не спится: все вспоминает прошлую жизнь, как с дочками к морю ездили, еще разное. А утром вставать в пять.

Он бы и рад поговорить с Нонной, с женой то есть. Да теперь уж боится. Как слышит по телефону холодный тон, заводится, и всякий раз выходит еще хуже.

Они сидели уже полтора часа. Стемнин словно побывал в этой семье, пожил в пустой квартире, где столько всего бывало: новоселье, рождение дочек, праздники, скандалы, гости, болезни, отчаяние… Мало ли что может стрястись с потерявшим себя человеком.

— Петр Назарович, мне надо знать точно две вещи.

— Я заплачу. — Петр Назарович глянул на Стемнина затравленно. — Сколько?

— Да сейчас я не об этом. Во-первых, чего вы хотите? Во-вторых, на что вы готовы?

— Ну, чего огород городить. Чтобы было как раньше.

Стемнин не ответил. «Как раньше» для Петра Назаровича могло быть связано с лучшими моментами прошлого, а для жены — с худшими.

— Опять же, знаешь, что я думаю… — доверительно продолжал Петр. — Может, это ерунда на постном масле, а может, и нет. Если у нас с Нонкой все путем, то и у детей будет все нормально. А если у нас развалится, им это вроде подсказки. Мол, отцу с матерью можно, нам, значит, тоже. Нам тоже терпеть не надо, вместе оставаться не надо…

Он умолк и отвернулся.

Стемнин знал, что предложение измениться, да еще из его уст, вызовет у Петра Назаровича недовольство. Кто он такой, чтобы учить жизни взрослого мужика! Он, не сумевший сохранить собственную семью, невзирая на все попытки измениться в нужную сторону. С другой стороны, он страстно хотел, чтобы его письмо совершило чудо и не мог позволить кому-то это чудо разрушить. Осторожно перешагивая от слова к слову, Стемнин просил Петра Назаровича согласиться с новшествами, даже если они кажутся ему чудачеством.

— Ну и что теперь будет?! — крикнул Петр Назарович. — Что хочу, то ворочу? Меня и не спросит никто? Теперь уже не мужик в семье голова?

— Послушайте, — терпеливо внушал Стемнин, — она что, маску поросенка носит? Дустом пудрится? Прямо вот так непереносимо?

— Слушай, ну не нравятся мне ее тряпки. И как она по телефону стала разговаривать, тоже не нравится. Ну телефон — ладно. — Петр Назарович понемногу успокаивался. — Потерпеть в принципе можно.

— И что плохого в тряпках? Вас же их носить не заставляют. А для женщины одежда — это часть тела, часть души. Она помолодела, ваша жена, а вы хотите ее состарить!

— Сказал — потерплю, — упрямо повторяет Петр.

Стемнин взглянул на клиента с сомнением:

— Поймите, одним письмом не обойдется…

— А сколько нужно писем?

— Да я не о том говорю. Я напишу письмо, ваша жена, предположим, решит вернуться. А что будет дальше? Если вы будете относиться к ней как раньше или просто сдерживать раздражение, все рано или поздно опять рухнет.

— Да она же меня за мужика держать не будет, если я во всем буду у ней на поводу. Ты женат, кстати?

— Нет.

— Ну вот, видишь. Что сам-то об этом знаешь?

— Вы можете мне не верить, — сухо отвечал Стемнин, — я не настаиваю. Решайте сами.

У него болела голова.

— Ладно, ты не лезь в бутылку. Все равно не пролезешь, — пошутил Петр Назарович и неожиданно извиняющимся тоном добавил: — Перед дочерьми неудобно. Думают, сдурели родители на старости лет.

— Да, кстати. Про «старость лет»… Вам стоит отказаться от любых разговоров про старость, про прошедшую молодость, про то, что ваша жена «уже давно не девочка»… Для нее это сейчас больная тема. А еще лучше заметить, что она у вас молодеет, и говорить ей об этом.

Петр Назарович недоверчиво поддакнул, спеша закончить встречу. Небо над лесом стало глубоким, отстоявшись от облаков и дневной жары. Откуда-то сбоку доносилась веселая музыка, в монолите листвы там и здесь заиграли разноцветные огоньки.

После ужина Стемнин сел за стол. Он не сразу включил настольную лампу, с минуту глядя в ночь.

«Моя дорогая Нонна! — вывел он и удивился, насколько другим вышел почерк.

Я должен сказать тебе сейчас многое. Надо было говорить это всю жизнь, но я не говорил. Наверное, не понимал, как это важно для нас обоих. А то, что я говорил изо дня в день, удаляло тебя от меня».

Он встал из-за стола, прошелся по темным комнатам, вернулся и написал, каким пустым стал дом. Стемнин уже чувствовал, как смягчается сердце женщины, которую он никогда не видел.

«Дай мне возможность ухаживать за тобой, узнавать, что тебя волнует, радоваться твоим новостям и успехам».

Он писал про то, что хочет опять слышать ее шаги, звук ее голоса. Что не сможет измениться сразу, но будет стараться. Стемнину хотелось, чтобы Нонна поверила. Он не вполне понимал даже, кому этого хотелось — Стемнину-в-роли-Петра или ему самому. Была глубокая ночь, на кухне содрогнулся холодильник. Исписанные малознакомым почерком листы бумаги лежали на столе.

Сковородка отчетливо диктовала: «клетчатый… лечо… плеточка… (громко плюясь) лет-чик!» Слова, выговариваемые раскаленным маслом, делали кухню обитаемой.

Стемнин скоблил затылок молодой лиловой картошки, когда зазвонил телефон. Это была Есения. Стемнин прижимал трубку щекой к плечу и держал на весу мокрые руки, облепленные пленками картофельной шелухи. Стемнин слушал ее низкий голос, недоумевая. Но, когда Есения милостиво поблагодарила за присланные фотографии, от изумления брови Стемнина поехали вверх. Есении понравились его руки и плечи. Она любит такие губы. Пока Стемнин беззвучно шамкал любимыми губами Есении ругательства, она обещала выслать свое фото в купальнике, а если Илюша будет хорошим мальчиком, то и без.

— Простите, Есения, я не посылал никакого письма. Тут какая-то ошибка, — сказал наконец Илюша.

— Да ладно, — отвечала она весело.

— Мне даже неизвестен ваш адрес.