Ангел конвойный - Дина Рубина Страница 11

Однажды, проходя мимо раскрытых дверей «молодежной» комнаты, я подсмотрела, как Люсио показывал – именно показывал – компании подростков бой быков.

– Пробило четыре! – восклицал он. – Время корриды де торос! Публика заполняет ряды, на солнечной стороне блестят потные лица, в тени дамы накидывают на плечи шали и шарфы… Вот играет кларин: ту-ту-ту-у-р-р-р – Люсио приложил ко рту свернутую в трубочку ладонь и изобразил звук рожка настолько точно, что я так и осталась досматривать этот спектакль.

– Сначала – пасейльо! – Под звуки пасадобля на торжественный парад на арену выходят матадоры. Их расшитые блестками костюмы шестнадцатого века, их «трахе де лусес» пересверкивают на солнце. За ними следуют их квадрильи: три бандерильеро в красно-золотых плащах, три конных пикадора, и прочая прислуга – моносабьос, ведущие лошадей пикадоров; мулильерос, которые потом уволокут бычью тушу, и прочие: пунтильерос – он убивает быка кинжалом, есть еще пеон – пеший тореро…

Вот президент корриды взмахивает белым платком, это сигнал: через бычьи ворота на арену выгоняют быка. Вот оно, начало кровавой драмы, ритуал и таинство, величественный танец человека с быком, извечная любовь, которая всегда кончается смертью. Они встретились – тореро и бык, испанский боевой бык – яростное, страстное, аристократическое животное. Его кровь охранялась в течение многих столетий для корриды де торос, он чистокровный боец – торо браво! – и рожден для того, чтобы нападать, нападать, нападать! Перед ним человек – хрупкий, мужественный и напряженный, – он натянут страстью от корней волос до пяток, он готов ко всему, он величайший мастер убийства и будет вести этот танец: итак, классический прием – вероника. Следите – так быка выводят на середину арены – пара вероник, еще пара вероник и – полуоборот – медиа вероника! – бык развернулся, он готов, он в ярости, но матадор исчез, а в бой вступают пикадоры…

В зависимости от перемены ролей он превращался то в быка, то в матадора, сменяя утробный рев на мягкую объясняющую скороговорочку. То вдруг выпрямлялся, гордо выпятив грудь, полоща у бедра свой черный свитер, поигрывая им и звонко восклицая что-то по-испански, то сгибался, преследуя набыченной головой этот же свитер, вывешенный своей же рукой перед своим же носом.

– Это был смелый бык – рыжеватая шкура, «асарахадо», он презирал смерть, он бросался в атаку вновь и вновь… Но он устал, он уже обвешан бандерильями, он выжидает… собирается с силами… И вот звук трубы – последний, третий, великий акт драмы. У матадора в руках только шпага и мулета. А бык опасен, он уже выучен этим боем, он знает правила игры… Итак, тореро проводит фаэну… Йорам, что такое фаэна?

– Шляпа?.. – неуверенно предположил щупленький Йорам.

– Сам ты шляпа! Фаэна – запомните, балбесы, – это набор приемов с мулетой. Вот она, мулета! – Он тряхнул свитером. – Величиной лишь в половину плаща. Запоминайте основные приемы с мулетой: «деричасо» – я шпагой расправляю ткань, поворачиваем так… так… вот так и… левой рукой «натурель», шпага при этом в правой… Затем – следите! – «ремате», «пасе де печо» – я вывожу быка из-за спины и – направо!..

Все эти плавные и одновременно молниеносные движения мулетой я, конечно, не раз видела по телевизору в многочисленных передачах об Испании. Но никогда на меня это не производило столь завораживающего впечатления, как в тот момент, когда из-за створки полуоткрытой двери я глядела на маленького смешного увальня, чертовски талантливо играющего корриду за всех!

– Последний, отвлекающий маневр мулетой, последний смертельный короткий прыжок отважного животного и – а-а-а!!! (продолжительный вопль на трибунах) – шпага быку между лопатками!! Он падает. Он умер! Слава быку!! Слава великому тореро!!

Люсио кланялся, поворачиваясь во все стороны и глядя вверх, на воображаемые трибуны. Подростки хлопали, кричали, свистели… Он их перекрикивал.

– Публика машет платками, это означает особую честь – отрезать быку ухо! Йорам, ты хочешь отрезать убитому быку ухо?

– А яйца отрезают убитому быку? – спросил Йорам.

– Отрежь себе, – посоветовал ему Люсио, тяжело дыша. Он продолжал кланяться и посылать кому-то на невидимых трибунах воздушные поцелуи. При этом он не умолкал ни на мгновение…

– На арену летит все, что восторженная публика может бросить: шляпы, шарфы, перчатки, пиджаки!.. И вот… – я сам это видел в Кордове! – вот сверху, прямо к ногам матадора, как черная ласточка, слетает кружевной бюстгальтер! Клянусь Богом, вот это – признание! Я наклоняюсь, беру его в руки… – он нагнулся за валяющимся на полу свитером, – показываю всем на все стороны трибун, затем прижимаю к губам и благоговейно – вы поняли, идиоты, – бла-го-говейно! – прячу за отвороты камзола…

Кроме того, у школьников средних классов Люсио вел кукольный кружок, для спектаклей которого сам делал перчаточных кукол, изготавливал маски из поролона, обеспечивая бесконечными и разнообразными безумствами свою оголтелую братию…

Однажды в супермаркете случайно я стала свидетелем встречи Люсио с бывшим «мотэком» – двухметровым солдатом в форме морской пехоты. Они увидели друг друга в просвет между продуктовыми полками и, одновременно опустив на пол пластиковые корзины, ринулись мять и тискать один другого. Морской пехотинец, нежно облапив Люсио, раскачивал его, как ребенок – неваляшку, они гоготали, разбрасывали руки, любуясь друг другом, восхищенно качая головами, и вновь бросались обниматься… Тогда я впервые подумала, что вот ведь и этот урод способен вызвать к себе благодарную любовь.

Как же я была потрясена, когда узнала, что у Люсио есть жена! И не какая-нибудь цирковая карлица, а самая обычная, вполне миловидная женушка с маленькими изящными ступнями, обутыми в плетеные босоножки на высоком каблуке. Странной казалась только ее безадресно блудливая улыбка, откровенная настолько, что дорого и со вкусом одетая женщина выглядела непристойно.

У нее был прелестный профиль: чистая невысокая линия лба, короткий, с едва обозначенной горбинкой нос и четко и нежно вылепленные валики губ и подбородка. В фас же она была похожа на деревянную деву Марию, какие в старину украшали носы кораблей. На резную деву Марию с выпуклыми глазами.

Впервые я увидела ее на одном из четверговых заседаний. Она приотворила дверь, мимолетным рысьим прищуром обвела зал, махнула кому-то и отпрянула. Тотчас вскочил Люсио и засеменил вперевалочку к двери.

– Жена, – объявила Таисья, проследив мой внимательный взгляд. – Ну, что вылупилась? Жена, жена… Думаешь, если росточком не вышел и рожа на боку, так уж и женилка не работает?

Сквозь стеклянные двери видно было, как нежно он обнял ее. Мельком взгляд мой зацепил директора: Альфонсо сидел, опустив глаза и быстро кивая. Казалось, он внимательно слушал Ави, перечисляющего, какие новые льготы пользования бассейном он подготовил для местных пенсионеров. Я готова была поспорить, что Альфонсо не слышал Ави. На какой-то миг мне даже показалось, что ему не по себе: лицо посерело, тяжелые веки опущены.

И еще мне показалось, что Люсио намеренно демонстрировал всему коллективу семейную идиллию. Но зачем?