Дальтоник - Алексей Слаповский Страница 11

— А у нас чужое запросто берут, так, что ли? — поймал Чугреев Самира на слове. Тот спохватился и хотел сказать, что не имел в виду ничего такого, но Чугреев уже развивал тему: — Такого, значит, о нас мнения? А зачем приехали тогда? Если мы вам не нравимся, зачем приехали? Мало того, что приехали, вам еще тут и не нравится! Не нравится — до свидания, никого не держим! А если хочешь жить здесь, будь добр уважать! А то я поеду к вам и заведу у вас свои порядки, вам понравится?

У Расима даже щека дернулась, настолько дико ему показалось, что этот человек может приехать к нему на родину и попытаться завести свои порядки. Чугреев это сразу зафиксировал:

— Не нравится? А почему мне должно нравиться? А? Не слышу!

Он глядел на Расима, и тому пришлось отозваться:

— Вы меня спрашиваете?

— Тебя, а кого еще? Вопрос: почему мне должно нравиться?

Расим ответил, тщательно подбирая слова, ответил так, как мог бы ответить старший брат:

— Никто не говорит: нравится — не нравится. Мы говорим: всем жить надо. Вот и все. Нормально жить надо между собой.

— Так вы не хотите! — воскликнул Чугреев. — Вы же охамели совсем! Недавно был без формы, сел в машину, извозчик из ваших, болтливый такой, начал поливать: ездят все плохо, дороги плохие, деньги с него все берут, Москва плохая, русские плохие... Я терпел, терпел, а потом спрашиваю: слушай, а если бы я приехал к тебе, стал бы тоже извозом заниматься, а ты бы сел, и я бы начал: у вас плохо, дорогие плохие, вы все плохие, как бы тебе понравилось? И знаете, что он мне сказал? Я бы, говорит, вам за такие слова руль повернул, чтобы вы врезались за оскорбление. Ты понял? — спросил он почему-то одного Расима. Догадался профессиональным чутьем, кто тут слабее на нервы. — Ты понял, нет? Нас оскорблять можно, а вас нельзя, вот ваша философия!

— Мы за дело оскорбляем! — не вытерпел Расим.

— Ага, за дело! — того и ждал Чугреев. — А вас не за что? Вы святые? На торговле не наживаетесь, с документами все в порядке, налоги платите?

— Вам мы платим! — закричал Расим и одновременно Самир закричал на брата по-азербайджански:

— Выйди отсюда!

Расим вышел, а Самир сказал Чугрееву:

— Ты не сердись на него, капитан. Давай не будем про это. Зачем? Не мы порядки устанавливаем. Сегодня так, завтра по-другому, люди остаются, правильно? А договориться можно всегда.

Чугреев его понял. Но у него сегодня не было задачи сорвать мелкую маржу и единовременный бакшиш. Он просто провел профилактическое мероприятие, которое называется «держать в тонусе». Чтобы знали и помнили, кто тут настоящий хозяин. Чтобы учли это при общих расчетах, которые регулярно производятся с Ломяго, курирующим стоянку. А капитан в доле, поэтому кровно заинтересован. Не забыть только сказать душевному другу Ломяго, что он за него поработал.

И он удалился с сознанием выполненного долга.

Ломяго в это время усаживал в вызванный им милицейский микроавтобус всех участников происшествия (вернее, двух происшествий). Чугреев подошел, спросил о планах и одобрил, сам же отправился завтракать: давно пора.

Они поехали сначала в больницу. Ломяго оставил Герана и Килила под присмотром милиционера, а сам в сопровождении Карчина сначала наведался в приемный покой, где проверил, сделана ли запись в книге регистрации о том, что привезли человека не просто с ушибами и увечьями, а со следами побоев. В таком случае сведения передаются в статистический центр ГУВД Москвы, там регистрируются и берутся на контроль. И это очень хорошо, учитывая фактическую раскрытость дела.

Потом отыскал врача, под чье попечительство попал старик. Врач, женщина, сказала, что состояние средней тяжести.

— Это как? — спросил Карчин.

— Ну, то есть плохо ему, но жить будет.

И Карчин слегка успокоился.

А Геран в автобусе думал об унизительности своего положения. Понятно, что, если Килил сознается, Герана отпустят. Но отпустят ли Килила, вот вопрос. Они, конечно, уверяют, что хотят только вернуть сумку владельцу, но их обещания — всего лишь слова. Отправят мальчика в колонию, а там что хорошего? И как Ольга это переживет? А если не вернет сумку, тогда уж наверняка отправят. Надо бы уговорить Килила, улестить, уломать, но каким образом? И почему он, Геран, уподобился милиционерам, безоговорочно поверив в то, что именно Килил украл сумку? Хотя, наверное, все-таки он. Геран его хоть мало, но знает, он видит по глазам Килила, что тот виноват. Ты, писатель, вдруг мысленно усмехнулся Геран, вот случай, когда ты должен подействовать словом!

— Послушай, Килька, — сказал он негромко, чтобы не слышал водитель (а другой милиционер вышел покурить, не отдаляясь от двери автобуса), — зачем тебе это все? Тебе нужны деньги? Скажи, сколько, я достану. И главное, это чужое, понимаешь? От чужого ничего хорошего все равно не будет.

— Не брал я, дядя Геран! — поклялся Килил. Это вышло очень натурально, потому что он не считал уже сумку чужой, он считал ее уже своей. Мучило его на самом деле лишь одно: куда она делась. И почему-то он был уверен — никуда не делась, просто милиционеры ее не заметили.

Геран подивился подлинности возгласа Килила. Задумался.

Тут пришли Ломяго и Карчин, поехали дальше. В отдел.

Там по утреннему времени было немноголюдно. Из «обезьянника» выпущены или перемещены в следственный изолятор вчерашние клиенты. Остался лишь горемычный гость столицы, приехавший в командировку: у него не было денег на штраф и он надеялся на помощь своего единственного московского друга, которому всё не могли дозвониться.

Ломяго провел своих клиентов в кабинет и засел составлять протокол, а Карчину велел написать заявление о краже. Карчин написал:

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Карчин Юрий Иванович,... (адрес, должность, название структуры), проезжая мимо рынка у метро «Тимирязевская», вышел, чтобы купить воды в киоске. Покупая, обнаружил пропажу сумки и увидел, как убегает укравший ее подросток. Тот где-то выкинул ее и не хочет указать местонахождение. Прошу расследовать и принять соответствующие меры. В сумке находились:... (перечисление украденного).

Дата, подпись.

Получилось казенно и суконно, но Карчина это не смутило. Напротив, он, когда писал, даже слегка прибавил казенности — как бы ненароком льстя ей. Ломяго прочел и одобрил.

— А можно взглянуть? — спросил Геран.

— С какой это стати? — удивился Ломяго.

— Многое зависит от формулировок. На чем акцент сделать.

— Ничего не зависит, — опроверг Ломяго. — Заявление составляется в произвольной форме, между прочим. — Но неожиданно смягчился (на самом деле хотел лучше понять, с кем имеет дело в лице Герана, который его слегка чем-то озадачивал) и протянул листок.