Теплоход «Иосиф Бродский» - Александр Проханов Страница 11

— Друзья, умоляю, не надо впадать в панику! — Министр обороны был бледен как полотно. Он силился сохранить единство «священного ордена», который стремительно распадался. — Надо упрашивать Президента остаться. Надо организовать общественность. Обратимся к Патриарху. Пусть граждане пишут письма. Все партии, все сословия, деловое сообщество, армия, губернаторы. Пусть направят делегации. Помните, когда Иван Грозный затворился в Александровской слободе и грозил отречься от царства, народ шел к нему из Москвы, полз на коленях, умолял вернуться?

— Чушь! Не те времена! — Прокурор Грустинов затравленно мигал звериными глазками. — Все эти твои сословия сдадут нас первыми. Повяжут и приведут к Куприянову. «Вот, мол, батюшка, главные виновники всех несчастий. Их бери, а нас пощади!» Надо немедленно вводить чрезвычайное положение. Президент уходит, и ради Бога! Пусть случится какой-нибудь взрыв, Московский университет взлетит на небо или самолет с чеченцами врежется в Кремль. Под этим соусом — чрезвычайное положение. Мы остаемся у власти как Временный Национальный совет, до выборов. А потом президентом делаем Есаула!

— Еще один ГКЧП? Танец маленьких лебедей? Увольте! У вас не получится «оранжевой революции». Вы не владеете технологиями! Современные революции совершаются с помощью СМИ, а не танков. У меня, например, в телевизионном архиве есть компромат на Президента Парфирия, который очень понравится Аркадию Трофимовичу Куприянову. Почище «девочек прокурора Скуратова». Как Президент Парфирий развлекается со своей маленькой пони Типпи. Да и на других есть компромат. — Попич торжествующе посмотрел на собравшихся, презрительно улыбаясь, давая понять, кто из всех самый влиятельный, грозный, незаменимый.

— Вы все будете уничтожены, — тихо произнес Есаул, не глядя на соратников. — Одних из нас просто убьют, других с позором препроводят в тюрьму, доставив самолетами из Англии или Швейцарии. По моим сведениям, в «Матросской Тишине» уже приготовлены свежие камеры.

Опять воцарилась тишина. Померкло солнце. Туча огромно и фиолетово встала над головами, с расплавленной кромкой, из-за которой пышно излетали лучи. Луг, и зеленый газон усадьбы, и крона дуба были в тени. Темная стопа нависла над застольем и была готова расплющить. Ветер упал с высоты в дуб, шумно распушил листву, и, казалось, в крону свалился невидимый камень, утонул в черной глубине.

Есаул томился, не в силах синтезировать распадавшийся мир. Уповал на тучу, похожую на брюхатую великаншу, в чьем огромном животе содрогался младенец. Тайной языческой молитвой взывал к дубу, в чьем громадном стволе таился Перун. Взирал на кабаний пупок, вместилище звериных энергий. Ждал откровения, в котором обнаружится истинное устройство мира, сойдутся все лучи, все частицы, все разрозненные элементы.

Воздух чуть слышно потрескивал, пронизанный электричеством. Молекулы слабо светились, словно крохотные шаровые молнии. Ударялись в лицо Есаула, бесшумно взрывались, вонзая микроскопические иголки. Потаенное око страдало в костяной глазнице, было повернуто внутрь, переполненное видениями.

«Спарка» Су-25 летит над пустыней Регистан — красное безбрежное пекло с круглыми куполами барханов. Бусины каравана — зыбкая вереница верблюдов, волнистая строчка следов. Самолет в боевом развороте пикирует на караван — рыжие взрывы бомб, красно-белая пыль. Распластанные верблюды плоско лежат на песке, раненый зверь, выбрасывая длинные ноги, безумно бежит по пустыне. Стеклянный удар в самолет, срезанная плоскость крыла, убитый окровавленный летчик. Толчок катапульты, отлетающий крест самолета, паренье в прохладном воздухе под пузырящимся белым шатром. Падение в горячий песок, в стороне догорают обломки машины, черная копоть в небе. Он бредет по пустыне, удаляясь от страшного места, оставляя на склонах барханов отпечатки следов. Отдаленный вой двигателя кружит в пустыне, приближается, пропадает. На склоне, выбрасывая струи песка, возникает «тойота», пулемет над крышей кабины, в открытом кузове моджахеды в приплюснутых шапках, в развевающихся долгополых хламидах. Он лежит за барханом, отстреливаясь из пистолета, посылает выстрелы в кромку песка, откуда стучит пулемет, окружает песчаными вспышками.

Удар под ребро, гаснущее бледное небо, медленное возвращение в явь. Он лежит на железном дне, под кузовом трясется дорога, сверху, из неба, смотрят на него черноусые смуглые лица, огненно-черные ненавидящие глаза. Он висит под сосновой балкой во дворе афганского дома, в глинобитной стене мерцает голубой изразец. Курица стряхивает с себя петуха, бежит по сухой земле. Над изгородью проплывают головы горбоносых верблюдов, гулко звенит бубенец. Мальчик в розовой шапочке запустил в него камнем, промахнулся, стук камня о стену. Высыхающая лужа мочи под его босыми ногами. Мухи прилипли к ране, к запекшимся горьким губам. В его воспаленных глазах, в помутившемся разуме возникает виденье. Из бледного неба, огромный, лучистый, появляется ангел. Исполин — слепящее светом лицо, пылающие белые крылья, растворенные громогласные губы, откуда несутся слова пророчества о его богоизбранности, о его великой судьбе.

— Василий. — Голос прокурора заставил его очнуться. — Ты самый из нас продвинутый. Ты несомненный лидер. Найди какой-нибудь выход. Как скажешь, так и поступим.

— Пока что у меня нет решения. — Есаул смотрел, как над дубом несется фиолетовый сгусток, в котором что-то беззвучно мерцает, и листва шипит и трепещет, будто с дуба сдирали громадную рубаху. — Пока что сделаем следующее. Через пару недель из Москвы в Петербург отплывает свадебный теплоход, на котором будут светская львица Луиза Кипчак и ее жених, угольный миллиардер Франц Малютка. Туда приглашен Куприянов. Там же окажется Президент Парфирий. Мы все должны присутствовать на борту теплохода. Зачем? Я и сам не знаю. Но делайте, как я сказал.

— Конечно, — торопливо произнес прокурор. — Ведь ты у нас лидер.

По крыше бунгало жестко хлестнуло. Под навес занесло холодную горсть капель, обрызгало сидящих. Издалека по лугу приближался туманный столп, ширился, густел, соединял небо и землю. Обрушился на бунгало слепым, дымным грохотом, водяной тьмой, холодом, гулом. Трава вокруг пузырилась и блестела, будто в ней скакали тусклые стеклянные рыбы. Дуб ревел в водопаде. Залитая жаровня погасла. Повара, сгибаясь, укладывали в траву недожаренного кабана, натягивали балахон из пленки. Слуги с зонтиками, мокрые, в прилипших одеждах, подбегали к бунгало. Все, кто сидел в застолье, вскакивали, слепо ныряли под перепончатые укрытия, бежали по газону, а за ними гнались водяные всадники, хлестали с седел нагайками, секли саблями, вонзали стеклянные пики.

Есаул остался сидеть, глядя, как холодные струи вгоняют гвозди в доски стола, стучат по объедкам, бутылкам водки. Жутко сверкнуло и ахнуло над головой, слепя и сметая. Расплавленная жила опустилась с неба, коснулась дуба, пролилась по стволу в корни, раскалывая надвое гигантское дерево. Блистающий колун развалил бугристый ствол, тот распался, и среди белых волокон, как в гробнице, обнаружилось темное тело — круглая голова, покатые плечи, сложенные на груди великаньи руки. Бог Перун лежал в саркофаге, окруженный древесной плотью. Через него перескакивали стеклянные волшебные рыбины. Над ним проносилась черная магма неба. Вокруг разметалась растерзанная взрывом крона.