Бегуны - Ольга Токарчук Страница 11

Мобильник, почти разрядившийся. Куницкий проверяет последние звонки — в основном высвечивается его собственный номер, но есть и другие, незнакомые, два или три. «Полученные сообщения»: только одно — от него, когда они разминулись в Трогире. «Я у фонтана на главной площади». «Отправленные сообщения» — пусто. Он возвращается в главное меню, на маленьком экране высвечивается какой-то узор и тут же гаснет.

Вскрытая пачка бумажных платочков. Карандаш, две ручки, одна желтая, «Бик», вторая с надписью «Hotel Mercure» [24]. Мелкие монеты, гроши и евроценты. Портмоне, внутри — хорватские купюры, несколько штук, и десять польских злотых. Карта «Виза». Блок клейких оранжевых листочков, испачканный. Медная заколка с каким-то античным узором, похоже, сломанная. Две кофейные карамельки. Фотоаппарат, цифровой, в черном футляре. Гвоздь. Белая скрепка. Золотистая обертка от жевательной резинки. Крошки. Песок.

Все эти предметы Куницкий аккуратно раскладывает на черной матовой столешнице, на равном расстоянии друг от друга. Подходит к крану, пьет воду. Возвращается к столу и закуривает. Потом берет ее фотоаппарат и начинает снимать, каждую вещь отдельно. Фотографирует он медленно, торжественно, с максимальным приближением, со вспышкой. Жалеет только об одном — что этот маленький аппарат не может сфотографировать его самого. Он ведь тоже является уликой. Потом Куницкий идет в прихожую, где стоят сумки и чемоданы, снимает их. Но и это еще не все: он распаковывает чемоданы и начинает фотографировать каждый предмет одежды, каждую пару обуви, каждый тюбик крема, каждую книгу. Детские игрушки. Даже грязное белье — вытаскивает из пакета и снимает эту бесформенную кучу.

Находит маленькую бутылку ракии, залпом, не выпуская аппарат из рук, выпивает, потом фотографирует пустую бутылку.

Когда на машине он едет в сторону Виса, уже светает. С собой у него бутерброды, приготовленные женой в дорогу — теперь уже засохшие. На жаре масло растаяло, пропитав хлеб блестящим жирным слоем, сыр стал твердым и полупрозрачным, словно пластик. Куницкий съедает два бутерброда на выезде из Комижи, вытирает руки о штаны. Он едет медленно и осторожно, внимательно следя за дорогой, — помнит, что немного выпил. Но на самом деле чувствует себя сильным и надежным, точно автомат. Назад Куницкий не смотрит, хотя знает, что там, за его спиной, метр за метром вырастает море. Воздух так прозрачен, что с вершины горы наверное, можно разглядеть итальянский берег. Пока что он останавливается в каждой бухте и обследует все вокруг — даже мусор, не пропуская ни одной бумажки. Вооружившись подзорной трубой Бранко, Куницкий осматривает горы. Перед ним каменистые склоны, выстланные выжженной, посеревшей травой, кусты бессмертной ежевики, потемневшей от солнца, судорожно цепляющейся за камни длинными побегами. Жалкие, одичавшие оливы с выкрученными стволами, каменные ограды остатки заброшенных виноградников.

Примерно через час медленно, словно патрулирующий окрестности полицейский, Куницкий начинает спускаться к Вису. Проезжает маленький супермаркет, где они покупали продукты — в основном вина, — и через пару минут оказывается в городе.

К набережной уже причалил паром. Огромный словно дом — плавучая многоэтажка. «Посейдон». Большие ворота уже раскрылись, к этой зияющей пещере выстроилась очередь из машин и заспанных людей, вот-вот начнут пускать. Куницкий останавливается у барьера и разглядывает тех, кто покупает билеты. Некоторые с рюкзаком, например красивая девушка в цветном тюрбане, Куницкий смотрит на нее, не в силах отвести глаза. Рядом с девушкой — высокий красавец скандинавского типа. Женщины с детьми, похоже местные, без багажа, какой-то человек в костюме, с портфелем. Пара: она стоит, прильнув к его груди и прикрыв глаза, словно надеясь отоспаться после слишком короткой ночи. Несколько автомобилей: один с немецкими номерами, набитый по самую крышу, два итальянских. Местные грузовички — с хлебом, овощами, почтой. У острова свои потребности. Куницкий осторожно заглядывает в машины.

Наконец очередь начинает двигаться, паром заглатывает людей и автомобили, никто не протестует, все идут покорно, как телята. Подъезжают еще французы на мотоциклах, пятеро, и тоже послушно исчезают в пасти «Посейдона». Больше никого.

Куницкий ждет, пока ворота, лязгнув, закроются. Билетер захлопывает окошко и выходит покурить. Оба наблюдают, как паром, внезапно зарокотав, отчаливает.

Куницкий объясняет, что ищет женщину и ребенка, вынимает из кармана паспорт Ягоды, сует билетеру под нос.

Тот смотрит на фотографию, склоняется над ней. Говорит по-хорватски что-то вроде:

— Полиция уже расспрашивала о ней. Никто ее тут не видел, — он затягивается и добавляет: — Это небольшой остров, мы бы запомнили.

Вдруг он кладет Куницкому руку на плечо, словно они старые знакомые:

— Кофе? Хочешь кофе? — и кивает на только что открывшееся кафе возле порта.

Да, кофе… Почему бы и нет?

Куницкий садится за маленький столик, билетер через мгновение приносит двойной эспрессо. Они молча пьют.

— Не волнуйся, — успокаивает его билетер. — Здесь невозможно потеряться. Мы тут все как на ладони, — так он говорит и показывает открытую ладонь, пропаханную несколькими толстыми бороздами. Потом приносит Куницкому булку с котлетой и салат. Наконец уходит, оставив его наедине с недопитым кофе. Когда билетер исчезает, из груди у Куницкого вырывается короткое рыдание — похожее на кусок булки, он проглатывает его, не чувствуя вкуса.

Из головы у него не выходит выражение «как на ладони». У кого? Кто смотрит на всех на них, на этот остров в море, на нитки асфальтовых дорог от порта к порту, на тысячи людей, местных и туристов, плавящихся от жары, находящихся в постоянном движении. Мысленным взором он видит кадры спутниковых фотографий — говорят, на них можно разглядеть даже этикетку спичечного коробка. Неужели это правда? Тогда, наверное, оттуда видна и его макушка с наметившейся лысиной. Огромное холодное небо, заполненное подвижными глазами беспокойных спутников.

Через маленькое кладбище возле собора Куницкий идет к машине. Все могилы обращены к морю: мертвые, словно в амфитеатре, наблюдают неспешный, повторяющийся ритм портовой жизни. Наверное, они радуются белому парому, возможно, даже принимают его за архангела, сопровождающего души в этой поднебесной переправе.

Куницкий замечает, что фамилии на плитах повторяются. Люди здесь, должно быть, как кошки — без конца скрещиваются, вращаются в кругу нескольких родов, редко выходя за их границы. Останавливается он только раз — увидев маленькую могилу с двумя рядами букв.

Zorka 9 II 21–17 II 54

Srečan 29 I 54–17 VII 54

Он задумывается на несколько секунд, пытается отыскать в этих датах, напоминающих шифр, некий алгебраический порядок. Мать и сын. Неведомая трагедия, заключенная в даты, расписанная на этапы. Эстафета.

Вот и окраина города. Куницкий устал, солнце в самом зените, пот заливает глаза. Когда на машине он снова взбирается на возвышенность в центре острова, то видит, до чего безжалостное солнце уродует это райское место. Жара тикает точно бомба с часовым механизмом.