Привет, Галарно! - Жак Годбу Страница 11

—Две порции жареной картошки с кетчупом? Скажите: как вы думаете. Бог умер? Без уксуса?

—Вы счастливы? В смысле, как вы понимаете счастье? Если по-честному...

Что бы ответили мне мои клиенты? Что счастье — это когда нет времени о нем думать, это проехаться на санях по заячьей тропе; это отпускное путешествие на борту «Эр Франс»; это мадемуазель «Сабена» [33]по радио; это go-go-girl [34]в ванной; это верный муж; но когда денег куры не клюют; это когда тебе твоя работа по сердцу; это веселое барахтанье в соленой воде; это твоя религия, это когда можно есть целый день суфле в шоколаде марки «Вио».

А когда бы они сформулировали свои ответы, я бы чиркнул им саблей по затылку, как это недавно делал Чингисхан в кинотеатре «Синерама», а потом бы захоронил их тела под забором.

Луна сегодня светит мягко, через противокомариную сетку на потолке она кажется напечатанным в точку, перевернутым вверх тормашками полотном. Луна сегодня розового цвета, и Мариза придет за мной из дома пешком. Воздух теплый, и запах прохладного чая смешивается с легким ветерком. Если бы я погасил неоновый свет, мог бы стряпать при лунном. Мы пойдем с Маризой в ячменное поле, если она догадается захватить с собой шотландский плед в желтую полоску. Нужно пройти через кленовую рощу и заслон из черных кедров, зато потом можно раздеться, ведь полиции там нет, и любить друг друга в лунном поле святого отца Мартена при ячменном свете. Я принесу приготовленную сегодня жареную картошку, яйца вкрутую с уксусом и еще две жестяные банки пива, потому что пиво лучше в жестяных банках, оно свежее, как кожа Маризы. После любви я, может быть, смогу ее удушить или уничтожить, подобно тому, как мы расправлялись с кузнечиками на паперти монастыря. А потом я вновь продолжу путь, как Мальчик-с-пальчик, разбрасывая на тропинке изюм марки «Сан-Мэйд». А голубая сорока будет склевывать его мне назло.

Я уже буду мертв, а они-то все еще будут развлекаться. Адама отделяет миллион поколении. Иди знай, где похоронен этот дальний пращур. Сти! Чертов нюня. Дурак. Слабак. Ты всем действуешь на нервы. Тебе нужно написать веселую книжку: жизнь коротка, вес равно потом от печали не уйдешь. Хватит идти на поводу у юношеской грусти! Звони в колокола, черт тебя возьми! Подводим итог: ты свободен, ты никому ничего не должен, делай что хочешь. Если бы тебе надо было, ты бы подставил колеса под твой старый автобус-ларек и пустился бы в кругосветное путешествие. Четыре колеса, четыре одногорбых верблюда. Ты бы торговал в людных местах своей картошкой фри с сосисками, а потом — музыка, играй! — пошли бы и стоящие страны.

Ты прав, главное не следовать примеру Мартира и не ждать смерти, отгоняя рой слепней. Я захлопну за собой дверь и сяду в ракету, ждущую меня на краю поля. Я полечу на Луну, чтобы посмотреть, кто же все-таки, русские или американцы, прилунятся первыми, и чтобы услышать, кто первым выругается от души у Саргассова моря. Я стану первым лунным этнографом: я также открою там ларек «Лунная закусочная-бар» для проезжих космонавтов. Влюбленные лунонавты будут припарковываться за белыми скалами. Я даже смогу и Мартира взять с собой на корабль. Ной верил в пару, а я считаю, что мы одиноки. Мы с Мартиром на Луне — самая благородная победа человека и лошади с ее четырьмя копытами средь лунной пыли. Ну а если на Луне вдруг будет не протолкнуться и туда повалят все. как на площадь Святого Петра, всегда можно будет вернуться, в смысле встать двумя ногами на землю. Я лично буду рад. Мой восторг сравним с ликованием сороки, прилетевшей на кукурузное поле, где тесными рядами желтеет кукуруза.

Сти. У меня температура. Пойду прилягу. Меня ломает как белье, извивающееся на веревке. Это, должно быть, от того, что я пишу, это как устают глаза после долгого чтения или еще что-то не переварилось в животе.

Д

С тех пор как меня трепала лихорадка, я стал более осторожен и теперь ложусь раньше. Утром, как только выходит солнце, я уплываю на лодке (это двухмоторный катер) и ловлю щуку. Когда идет дождь, я кормлю налимов толстыми, как макароны, червями, у меня их куча в капусте, растущей за лотком. Рыбная ловля действует успокаивающе. Врач сказал мне, что для моего здоровья благотворен вид проточной воды, образующей букву «V» с каждой стороны лески. Я сижу со своей удочкой, и голова моя пуста, пальцы — чуть влажные, под ногтями черная земля. Как будто все вокруг: свет, плеск воды, запах рыбы — мне шепчет: будь уверенней в себе, Галарно, ты вечен. Если, конечно, это не папин голос, который вдруг начинает говорить во мне самом. Действительно забавно, какие только желания не рождаются в душе: желание заплакать, приступы смеха, непреодолимое желание умчаться на лосиную охоту на озеро Лонг, отправиться за косулей в Сен-Габриэль-де-Брандон вместе с Артуром и Жаком. Теперь на такие похождения уже вряд ли кто сподобится.

У мамы были волосы цвета ночи, а у папы . — седые, как у Альдерика. Дед клана Галарно, Альдерик, в свое время был барменом, костоправом, бутлегером, автомехаником, лгуном, сказочным принцем в меховых одеждах, восседавшим в своем сером «паккарде», с четырьмя передними фарами с каждой стороны от радиатора, напоминавшего церковные ворота. Папа и Альдерик не общались. Во-первых, из-за политики, но еще и потому, что папа нечасто работал. В смысле денег ему даже если и удавалась выиграть в карты, особенно в покер, то все равно получалось немного. За нашу одежду платил Альдерик. Он давал нам «хлеб наш насущный». Он покупал нам зимние пальто, бриджи, шерстяные свитеры. Он же заставлял нас ходить в школу. Альдерик нас очень любил, особенно меня, потому что все говорили: «Ты на него так похож, ну просто Альдерик в миниатюре!» Каждую зиму на Рождество он дарил нам коньки фирмы «ССМ» и хоккейные клюшки. «Эй, Галарно, когда-нибудь вы будете играть за бостонских «Брюинз» [35]», — приговаривал он при этом всякий раз. Мне никогда не забыть его голоса, тем более что он так похож на мой нынешний. Что действительно передается от отца к сыну, так это тембр голоса. Наш голос, прежде чем зазвучать в полную силу, застревает где-то на уровне кадыка. Папа с помощью этого голоса вызывал слезы даже у самых равнодушных, когда пел «Отче наш» на праздничных мессах. Звучание голоса имеет очень большое значение, потому что слова приобретают иной смысл, в зависимости оттого, произносят ли их в нос, или они звучат за ушами, или выходят из самой глубины груди. Возьмем, к примеру, Артура: такое впечатление, что он говорит скрипучим голосом, будто пришепетывает. Ну а у большинства людей — голоса нейтральные, ничего особенного. Я замечаю это, когда стою за прилавком и слушаю, как говорят покупатели. Чаше всего вы могли бы вложить голос одного в уста другого, и ничегошеньки бы от этого не изменилось.

Я всегда одинаково нежно любил маму с папой, может быть, потому, что нам не приходилось их видеть вместе. Но мы всегда знали, что один из них обязательно — дома, будь то день или ночь. Это вселяло уверенность, как любимый мотив. Хотя порой я задаюсь вопросом, как они зачали нас троих — Жака, Артура и меня? В смысле они должны были переспать друг с другом как минимум три раза, с перерывом в девять месяцев, и даже чаще, если верить теории вероятности. Я же, веря в нее, просадил дуриком немалые суммы на скачках в Блу-Боннэ. Однако насколько я помню, папина жизнь протекала днем, а мамина — ночью. Они все же любили друг друга и наверняка были счастливы несколько месяцев после свадьбы. Лучшее доказательство тому — Жак, может быть, и Артур, но, уж конечно, не я, Франсуа.