Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие - Дан Родес Страница 11

Сообщения о самоубийствах всегда производили на Кокрофта неизгладимое впечатление. Он не мог понять, почему люди выбирают такие банальные способы ухода из жизни: забраться в ванну и вскрыть себе вены, или наглотаться снотворного и запить бутылкой чинзано, или тихо лежать на полу кухни, дожидаясь, когда газ заполнит легкие, или приехать в какое-нибудь живописное место и, закрывшись в машине, душить себя выхлопными газами, или сигануть с моста, а то еще можно застрелиться, причем в полном одиночестве, когда вокруг нет зрителей, которым было бы интересно посмотреть, как твоя голова взрывается, словно спелый арбуз, и кровавые ошметки разлетаются по всей комнате; или так, как поступила его дочь: забраться темной ноябрьской ночью на прибрежные скалы и сделать один аккуратный шажок в пропасть.

Нет, Кокрофт совершит самоубийство гораздо более эффектным способом, оно станет настоящей сенсацией, не похожей на те скучные истории, которые он читал в местных газетах. Например, он прячется за кулисами Альберт-холла, а затем, дождавшись, когда все уйдут домой, укрепляет веревку под самым потолком — как? — неважно, как-нибудь, — надевает петлю на шею и прыгает вниз. Его найдут утром. Все будут стоять, задрав голову, и гадать, как снять тело, болтающееся на высоте сорока футов. А потом в течение всего дня в специальных выпусках новостей взволнованной публике станут рассказывать все новые и новые подробности проводимой пожарниками сложной операции по спуску тела. Репетиции в тот злополучный день, естественно, будут сорваны. Иногда Кокрофт воображал иную сцену: с огромным револьвером в руке он врывается в шикарный особняк Монти Мавританца, выбегает в сад, где проходит одна из его знаменитых вечеринок, и, воскликнув: «Посмотрите, что вы со мной сделали!», — сносит себе полчерепа. Брызнувшая фонтаном кровь темными пятнами расползается по элегантным белым костюмам собравшихся в саду мужчин. В другом видении Кокрофту представлялось, как он совершает самоубийство в спальне еще одного бывшего любовника: он повесится на проволоке для нарезания сыра. Этот чертовски красивый, но ужасно ветреный и глупый мальчишка приводит в дом своего нового друга, распахивает дверь спальни и видит на своей постели обезглавленное тело старика. Срез на шее идеально ровный, такой же ровный, как ломтики сыра каерфилли, которым мальчик и Кокрофт так любили лакомиться во время их двухнедельной поездки в Уэльс. Помнится, они устроили пикник, чтобы отпраздновать годовщину знакомства.

В реальной жизни Кокрофт лишь единожды был по-настоящему близок к самоубийству. Во всяком случае, так ему казалось, когда он, лежа на рельсах неподалеку от Доулиша, ждал ночного поезда. Железная дорога шла по живописной песчаной косе вдоль берега моря. Кокрофт с наслаждением вдыхал свежий морской воздух и чувствовал, как металл приятно холодит шею. Он лежал, сложив руки на груди, и смотрел в высокое звездное небо. Кокрофт был сильно пьян, наверное поэтому звезды слегка расплывались и подрагивали. Прошло довольно много времени, прежде чем он почувствовал вибрацию. Кокрофт уже начал засыпать, но, услышав, как под головой у него вздрогнули и запели рельсы, моментально пришел в себя. Он рывком вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону. Кокрофт стоял на насыпи и, не в силах шелохнуться, смотрел на проносящийся перед ним состав. Поезд появился гораздо быстрее, чем он думал, — секунд через тридцать после того, как его разбудило тяжелое гудение металла. Он представил, как его голова отскакивает и катится на одну сторону насыпи, а конвульсивно подрагивающее тело — на другую; внутри все похолодело, сердце подпрыгнуло и застряло в горле. Он поплелся домой. По дороге Кокрофт страшно переживал: он сказал квартирной хозяйке, что вернется к половине одиннадцатого, а уже первый час ночи. Хозяйка производила впечатление очень строгой дамы. «Теперь уж точно не удастся избежать неприятностей», — тоскливо вздохнул Кокрофт. Чем больше он думал о той ночи, тем яснее ему становилось, что, ложась на рельсы, он вполне искренне намеревался покончить с собой. «Может быть, — решил Кокрофт, — намерения были искренними, но настроение — недостаточно суицидным».

Подойдя почти вплотную к совершению самоубийства, причем столь банальным способом, который всегда вызывал у него презрение, Кокрофт решил, что, прежде чем свести счеты с жизнью, он непременно совершит какой-нибудь оригинальный поступок, чтобы сознание неординарности собственного мышления придало ему сил и заставило подождать со смертью — просто ради того, чтобы попытаться понять, в чем заключается смысл его жизни. Он составил длинный список поступков, над совершением которых стоит серьезно подумать, прежде чем принимать окончательное решение по поводу самоубийства. В этот список Кокрофт включил следующие пункты: покрыть татуировкой все тело и лицо, просверлить в черепе маленькую дырочку (тут, конечно, понадобится помощь опытного хирурга), обратиться в солидное брачное агентство и через них познакомиться с приличной женщиной, мечтающей найти верного спутника жизни, а напоследок залезть в крепкую бочку и попросить, чтобы ее столкнули в Ниагарский водопад. Был в его списке и еще один пункт: продать квартиру в Лондоне и купить дом в Италии, желательно где-нибудь в сельской местности.

Кокрофт часто с удивлением задавал самому себе вопрос: чего он ждет, почему много лет назад не воплотил в жизнь свой прекрасный план? Но сначала он подошел бы к театру, где в сотый раз дают «Мышеловку», и, стоя у главного входа, сообщил бы прибывающей публике, чем закончится этот старый детектив и как зовут убийцу, а после прошел бы пешком через весь город и, забравшись в Альберт-холле на самый верх, накинул бы петлю на шею. Но сейчас был один из тех редких моментов, когда Кокрофт искренне радовался, что так никогда и не решился совершить ничего подобного. Если бы он покончил с собой, то сейчас не лежал бы на кухонном столе в ожидании, когда его член окажется во рту Боснийца и этот молодой, сильный и красивый мужчина высосет его до последней капли.

Кокрофт расстегнул молнию на брюках. Босниец опустил глаза и взглянул на гордо стоявший член, который поглядывал на него снизу вверх своим одиноким глазом, похожим на раскосый глаз монгола-кочевника. Он наклонился, приблизил лицо к ширинке Кокрофта, но сразу же выпрямился и отступил на шаг назад.

— Душ, — сказал он. — Прежде чем я сделаю это, прими душ. — Нет, он не собирается брать в рот нечто, пахнущее застарелым потом и мочой.

Кокрофт послушно отправился в ванную. Минут через пять он снова вернулся на кухню и остановился на пороге, кутаясь в длинный махровый халат.

— Пойдем в спальню, — сказал Кокрофт.

Босниец никогда раньше не видел комнаты старика. У него не было ни малейшего желания оказаться там. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Посреди комнаты стояла просторная двуспальная кровать. Среди скомканных простыней и мятых подушек были разбросаны фотографии обнаженных мужчин; на одной из них Босниец узнал мальчика в серебристых шортах — он лежал возле бассейна и, улыбаясь, смотрел в камеру, в руке у него был высокий бокал с коктейлем. Кокрофт лег на спину, распахнул халат и раздвинул ноги: его возбужденный член взметнулся вверх, словно маленькая антенна; на фоне черных с проседью волос он казался неестественно розовым. Босниец взял член в кулак и прижался губами к головке, затем осторожно приоткрыл рот и полностью затолкал его внутрь. Старик сдавленно застонал.