Небелая ворона - Бенджамин Леберт Страница 11

— Если это правда, то получается, что Бог такой же, как мы?

— Да.

— Такой же беспомощный?

— Может быть, он тоже беспомощный.

Молчание.

— А Бог тоже одинок? — спрашивает он потом.

Адмиралштрасе. Мой путь по Адмиралштрасе. Высокие голые деревья. Спрятавшиеся за красной линией виллы по сторонам. Глядя на эту улицу, даже и предположить трудно, какие там разыгрываются истории. Мне знакома только ночная Адмиралштрасе. Задаю себе вопрос, окажется ли когда-нибудь лежащий надо мной в темноте Генри на Адмиралштрасе. Может быть, это произойдет днем. Хотя и но людям, идущим вдоль улицы, тоже не понять, какие секреты они в себе таят.

Генри говорит:

— Многие люди не умеют принимать подарки. Они не любят, чтобы их одаривали. Потому что их начинает мучить совесть, им кажется, что они должны подарить что-то в ответ. Считают, что недостойны даров, что надо баш на бань Я думаю, что с жизнью то же самое. Жизнь дается тебе просто так. А такие люди не могут принять великий дар, как не умеют запросто принимать более мелкие подарки. Считают, что не заслужили возможность жить. И впадают в отчаяние. Мучают сами себя. Иногда даже совершают самоубийство. Потому что жизнь — это ужасная, неразрешимая задача. А если у кого-то и получится, то кому делать ответный подарок? Богу? Родителям?

Он задумывается. Затем продолжает:

— Но разве подарок — это не просто свидетельство хорошего отношения? А если человеку подарена жизнь, это тоже свидетельство хорошего к нему отношения? Разве сам факт пребывания здесь не говорит о том, что ты заслужил право жить? Что ты сам по себе достаточно пеней? Почему человек не ощущает собственной ценности? И почти никто из людей не думает о том, что человек ценен просто так, сам по себе.

На некоторое время воцаряется тишина. Внезапно он радостно говорит:

— Знаешь, ведь это же факт, что большинство из живущих на земле несчастливы. Но я не хочу быть несчастливым. Больше не хочу. Надоело. В этом случае мне ничего не стоит войти в меньшинство.

Вспоминаю, как однажды вечером ехал в метро. Хотел попасть от Шарлоттенбург к Фридрихштрасе. У зоопарка в вагон вошла девушка. Села недалеко от меня. Подтянула колени и положила ноги на сиденье напротив. Прислонилась к окну. Заснула. У нее были волнистые черные волосы до плеч. И такое спокойное лицо, как будто ей снилось что-то очень хорошее. Я не стал выходить на Фридрихштрасе. Остался сидеть. Пока мы не доехали до кольца. Она все еще спала. Я дотронулся до ее плеча: «Просыпайся. Поезд дальше не пойдет», — сказал я тихо.

Она открыла глаза и посмотрела на меня испуганно. Прошло несколько секунд.

«Что тебе снилось?» Она не ответила Вскочила, схватила сумку и убежала. Я тоже выскочил. «Что тебе снилось? — кричал я ей вслед. — Что тебе снилось?»

А Генри продолжает свое повествование:

— Через четыре дня после нашей поездки, после нашей ночи, я встретился c. Кристиной в греческом ресторане. Она выглядела великолепно. Она была прекрасна. Черная футболка, черная куртка и черные брючки. На ней всегда было что-нибудь черное. Она знала, что черный цвет ей очень идет. Заказала сидр и фаршированные баклажаны с овечьим сыром. А я взял их фирменное блюдо. Мы долго молчали. Наконец она сказала, что ей очень жаль. Что этого не должно было произойти. И никогда больше не повторится. И что это она виновата. Я не мог есть. Но она просто начала рассказывать, что вчера ходила в кино. Фильм никакой, ничего не случится, если я его пропущу. Я сидел и не мог произнести ни слова. Чувствовал, что меня по самые уши окунают в дерьмо. А она даже не заметила, что я молчу.

Когда мы вышли из ресторана и начали прощаться, она сказала: «Ну ладно. Пока». И убежала, постукивая каблучками. А я пошел домой. В коридоре наткнулся на маму, она велела вынуть из машины чистую посуду. Было видно, как она злится, что я до сих пор этого не сделал. Я влетел в свою комнату и захлопнул за собой дверь. «Потом, всё потом».

С полки снова свесилась его рука.

— Я никак не мог понять, что имела в виду Кристина. Объясни, пожалуйста, зачем она со мной спала, если потом говорит такое?

— Потому что чувствовала себя одинокой, потому что ей так захотелось. Женщинам точно так же, как и нам, нравится трахаться. Хотя иногда они делают вид, что это не так. Но это так.

— Я очень рад!

Желтый мяч. В сквоше цвет мяча показывает, что ты за игрок. Мы с Валентином играем желтым. Довольно хорошо. Валентин проходит альтернативную службу в клинике «Шарите», на ортопедическом отделении. И если я планета, то он мой спутник. Всегда на той же орбите. В то же время, на том же месте, всегда на одном и том же расстоянии. Маленький, крепенький спутник, который иногда заявляет: «Хотел бы я быть таким, как ты».

Нужно уметь разговаривать с друзьями. Он очень много говорит после игры, попивая сидр. Он не такой, как я.

Генри снова стоит у открытого окна. И курит. Повернувшись ко мне спиной. Я остаюсь под одеялом, потому что мне холодно. Видно огонек сигареты. Стучат колеса.

— Дальше рассказывать не могу. Не знаю, как об этом говорить.

— Тогда ложись и попробуй немного поспать.

— Тоже не могу. — Какое-то время он стоит молча. Потом говорит:

— Йенс не давал о себе знать все праздники. Может быть, был у родителей. И про Кристину я тоже ничего не знал. Только то, что она съехала от бабушки и нашла себе квартиру в Мюнхене. Никто из нас троих не давал о себе знать. Как будто нашей троицы никогда и не существовало. И вдруг сегодня, через несколько дней после Нового года, перед моей дверью появился Йенс.

Я открыл, он пронесся мимо меня, не говоря ни слова. Влетел в мою комнату, я за ним. Он уселся на постель и завыл. Выл, выл и выл. Не переставая. Дрожащий, трясущийся колосс. Закрыл лицо своими розовыми руками-лопатами. Вспотел. Пот стекал по шее и затекал за воротник. Я подумал, что это как-то связано с Кристиной. Только не знал, что именно. Сел рядом. «Что произошло?» Йенс вытер глаза краем рубашки. Высморкался. А потом заговорил. Но как будто не сам. Слова вываливались из него помимо его воли: «Она больше не хочет меня видеть. Она сказала, что больше не хочет меня видеть». — «Почему?» — «Не знаю. Понятия не имею».

Он закашлялся. Какое-то время мы молча сидели на кровати. Я положил ему руку на плечо. Он посмотрел на меня. И тут я понял: он меня не видит, меня здесь нет. Его глаза меня не замечали, они были направлены внутрь. Взгляд такой, что я испугался. За его веками притаилось нечто ужасное. Вдруг он встал и больно схватил меня за руку. И сказал: «Сейчас мы заберем ее вещи, которые еще остались у меня, и поедем к ней. Вдвоем». Это звучало как приказ. Пришлось идти с ним. Мы поехали в его квартиру, туда, где мы так много времени провели втроем с Кристиной, где на полу всегда лежала пыль и царил беспорядок. Как только мы вошли, Йенс вытащил из-под кровати коробку и заставил меня заглянуть внутрь. И тут мне стало плохо. В коробке были только Кристинины вещи: маленькая красная зубная щетка, трусики, рубашка, губка, наполовину пустой флакончик духов, расческа с ее волосами, факсы, открытки… Знаешь, это было отвратительно. Один человек тайно собирает интимные вещи другого. Да еще и говорит мне прямо в лицо: «Это Кристинина коробка!» И держит ее у груди, как будто это единственная имеющаяся у него драгоценность. Он велел мне ей позвонить. Что я и сделал. Сначала набрал номер редакции, но тетка, которая взяла трубку, сказала, что Кристина уже ушла домой. Он велел звонить ей домой. И это я тоже сделал. Кто-то снял трубку: «Алло?» Это была она. Но с чужим голосом.