Пойди поставь сторожа - Харпер Ли Страница 11

В далеком прошлом Аттикус в старом открытом фаэтоне однажды повез Джима, Генри и Джин-Луизу купаться и на какой-то особо зловредной выбоине автомобиль очень сильно тряхнуло, но все обошлось, и он поехал дальше – но уже без Джима. Аттикус безмятежно рулил до места назначения, поскольку Джин-Луиза мало того, что сама не пожелала оповестить отца, что Джима с ними больше нет, но принудила к молчанию и Генри, взяв его палец на излом. На берегу ручья Аттикус обернулся с душевным «Вытряхивайтесь!» – и улыбка примерзла к его губам: «А Джим-то где?» Джин-Луиза отвечала, что, наверно, вот-вот появится. Появившись весь в поту и пыли, задыхаясь после вынужденного спринта, Джим, не останавливаясь, промчался мимо и в чем был прыгнул в воду. Через секунду вынырнул и со зверским выражением лица прокричал: «А ну лезь сюда, Глазастик! И ты тоже, Хэнк! Поквитаемся!» Они приняли вызов, и хотя Джин-Луиза думала – брат ее сейчас утопит, тот быстро разжал пальцы: на берегу стоял Аттикус.

– Там теперь купаться нельзя, – сказал Генри. – Лесопилку на берегу поставили.

Он подогнал машину к закусочной и посигналил, а когда на звук клаксона вышел паренек, попросил:

– Два набора, Билл.

В Мейкомбе можно пить, а можно не пить. Кто пьет, заходит за гараж, откупоривает и выпивает пинту; кто не пьет, под покровом ночи заказывает в закусочной «набор» на вынос; а о тех, кто до или после обеда, у себя дома или с соседом выпивает стакан-другой, здесь не слыхивали. Так Не Принято. Тот, кто так выпивает, как бы уже не может принадлежать к высшему разряду, а поскольку граждане Мейкомба не желали относить себя ни к какому разряду, кроме высшего, подобного стиля в городе не было.

– Мне совсем чуть-чуть, ладно? – сказала Джин-Луиза. – Воду подкрасить.

– Еще не приучилась? – спросил Генри. Он запустил руку под кресло и извлек коричневую бутылку «Сигрэмз Севен».

– К такому крепкому – пока нет.

Генри подкрасил воду в ее бумажном стаканчике. Себе налил как следует, от души, размешал пальцем и, зажав бутылку между колен, завинтил колпачок. Потом спрятал виски на прежнее место и со словами:

– Поехали, – тронулся с места.

Шорох шин по асфальту навевал дремоту. Тем еще дивно хорош был Генри Клинтон, что с ним можно помолчать, когда хочется. Его не надо развлекать.

Когда на нее нападал такой стих, Генри никогда не теребил ее, не тормошил. Он был приверженцем политики Асквита [13]и знал, что Джин-Луи – за отдает должное его терпению. А вот ей было невдомек, что этой добродетели он научился у ее отца. «Спокойно, сынок, спокойно, – таков был один из немногих советов Аттикуса. – Не торопи ее. Пусть идет в своем ритме. Будешь гнать – с любым мулом легче будет жить, чем с ней».

Люди, которые вместе с Генри Клинтоном учились в юридическом колледже, прошли войну, были молоды, даровиты и лишены чувства юмора. Соперничество было зверское, но Генри с детства привык к работе. С учебой он справлялся, но из университета вынес очень мало такого, что пригодилось бы в адвокатской практике. Прав был Аттикус Финч: лишь тем хорош был университет, что Генри подружился там с людьми, которые позже стали в Алабаме политиками, политиканами, государственными деятелями. Самое отдаленное представление о том, что такое право и с чем его едят, получаешь, когда приходит пора заниматься его практическим применением. Действующий в штате Алабама раздел общего права был по природе своей столь туманен, что Генри пришлось вызубрить учебник наизусть. Желчный человечек, читавший этот курс, был единственным на факультете профессором, которому хватало духу хотя бы пытаться обучать студентов, но его каменная непреклонность наводила на мысль, что и он не в полной мере разбирается в сути своего предмета. «Мистер Клинтон, – сказал он, когда Генри пытался вызнать у него тонкости какого-то особо двусмысленного положения, – вы можете писать хоть до второго пришествия, но учтите: если ваши ответы не совпадут с моими, они неверны. Да, сэр, неверны!» Немудрено, что в самом начале их сотрудничества Аттикус привел Генри в замешательство, сказав однажды: «Кассация – это просто изложить на бумаге все, что желаешь сказать. Не более того». Терпеливо и ненавязчиво он учил Генри всему, что тот и так знал о своем ремесле, но Генри порой спрашивал себя – неужели надо дожить до Аттикусовых лет, чтобы овладеть юриспруденцией? Заплакал обстриженный наголо Том [14]. Зависимое держание? Нет, первое дело о найденном кладе – сколько бы ни было претендентов, право собственности у того, кто нашел, если ее не затребовал истинный владелец. Маленький трубочист нашел брошь [15]. Генри взглянул на Джин-Луизу. Та дремала.

Она принадлежит ему, и это ясно. Принадлежит с тех пор, как швыряла в него камнями, однажды доигралась с порохом до того, что чуть не снесла себе башку, наскакивала сзади, жестко брала в полунельсон и не отпускала, пока не слышала «сдаюсь», а однажды летом заболела и бредила в жару, зовя то его, то Джима, то Дилла, – вот интересно, где он сейчас? Джин-Луиза должна знать, она не теряла с ним связи.

– Слушай, а где сейчас Дилл?

Джин-Луиза открыла глаза:

– Был в Италии, где сейчас – не знаю.

Она поерзала. Чарльз Бейкер Харрис, ее закадычный дружок. Потом зевнула и стала смотреть, как втягивается под капот автомобиля белая линия разметки.

– А мы-то где?

– Нам еще десять миль.

– А уже чувствуется, что река близко, – сказала она.

– Может, ты помесь человека с крокодилом? Я вот ничего не чую.

– Как думаешь, Двупалый Том еще там?

Где река, там и Двупалый Том. Местная нечисть, роет тоннели под Мейкомбом, ворует цыплят; оставляет следы на всем пути от Демополиса до Тенсо. И лет Двупалому Тому столько же, сколько округу Мейкомб.

– Может, увидим его, – сказал Генри.

– С чего ты вдруг вспомнил про Дилла? – спросила Джин-Луиза.

– Сам не знаю. Так, в голову пришло.

– Ты всегда его недолюбливал, а?

Генри улыбнулся:

– Я ревновал. Он был с вами все лето, а мне, как занятия кончатся, надо было возвращаться домой. Дома с кем побесишься?