Берега. Роман о семействе Дюморье - Дафна дю Морье Страница 11

В своей мольбе он был похож на школьника-переростка – длинноногий, кудрявый, из светло-голубого глаза старательно выжата слеза.

Губы Луизы дрогнули, она вспомнила, как в детстве вызволяла его из сотен переделок: дурацкие приключения, непонятные порывы – он всегда поступал по-своему, безалаберный, без царя в голове, единственный непутевый сын ее матери… Она взяла его за локоть и увела в коридор над лестницей.

– Ты прекрасно знаешь, что всегда можешь приходить ко мне, – сказала она, – но не надо вот так вот врываться в дом, Луи, и кричать про атеизм и дьявола. Матушка столько настрадалась в жизни, она уже немолода. Постарайся об этом не забывать. Кроме того, и мне, которая любит тебя и любит Господа, больно смотреть на заблудшего брата.

Он ее не слушал; она видела, что рассеянный взгляд его голубых глаз устремлен сквозь нее, за нее, в какую-то его фантазию. Сжав его руки покрепче, она помолилась про себя – на нее вдруг нахлынуло твердое убеждение, что он действительно гений, великий человек, что когда-нибудь имя его будет на устах всего мира, как он и предрек.

Возможно, он сделает какое-нибудь великое открытие, которое принесет пользу всему человечеству; в старости она станет гулять в Королевском саду и увидит там его статую.

– Господи, – шептала она, – сделай Луи-Матюрена великим среди людей, и да подчинится он Твоей воле, и да будут все его помыслы благородны.

Ей показалось, что лицо его озарено светом, которого она раньше не видела, что он исполнен новой решимости. По его глазам она поняла, что он далеко, там, куда ей никогда за ним не последовать. Она всего лишь женщина, скромная учительница, а он гений. И тут он вдруг повернулся к ней, тяжело вздохнул и, улыбнувшись своей мечтательной доверчивой улыбкой, поцеловал ей руку.

– Луиза, – начал он, – такой пустяк… просто стыдно тебя тревожить… у меня тут опять должок… так, мелочь, какие-нибудь пятьдесят франков… и говорить не о чем… но если бы ты дала мне денег прямо сейчас, до того как я уйду…

Когда стало известно о помолвке юной Эжени Сен-Жюст и герцога Палмелла, все в пансионе страшно взволновались. Молодые люди познакомились летом в Лиссабоне, и это была любовь с первого взгляда. Такой красивый, с таким будущим и таким именем в дипломатических кругах! Прекрасная партия, ибо, хотя Эжени и происходила из очень древней французской семьи, никакого наследства ей не причиталось, и вот – выходит замуж за самого богатого человека в Португалии. Луиза была в восторге – не меньшем, чем ее ученица. Девочка попадет в прекрасные руки (Палмелла были ревностными католиками и людьми чрезвычайно образованными, не в пример тем португальским евреям, которые иногда встречались в бедных кварталах Парижа) – причем благодаря ее, Луизы, дальновидности: ведь это она убедила Эжени в том, что поездка в Португалию расширит ее кругозор и ей непременно нужно воспользоваться приглашением кузины.

Свадьба была назначена на январь, и Эжени объявила, что ее ненаглядная мадемуазель Бюссон должна стать на ней самой почетной гостьей.

– И если вы устанете от Парижа, – добавила она, – приезжайте к нам в Лиссабон погостить. Для вас там всегда будет готова комната. Я пока и сама не понимаю, как проживу без вашего общества, и, наверное, когда дела будут отвлекать мужа и ему некогда будет со мной поговорить, я еще не раз вздохну по улице Нев-Сент-Этьен и нашим с вами беседам.

– Ты быстро забудешь меня в Португалии, – улыбнулась Луиза. – Ты ведь станешь герцогиней, тебе будут служить сотни слуг, каждый вечер тебя будут ждать балы и развлечения. Не останется у тебя времени вспоминать свою бывшую учительницу.

– Нет, останется! – горячо возразила Эжени. – Как вы могли заподозрить меня в такой неблагодарности – после всего, что вы для меня сделали? Мисс Кларк, будьте свидетелем моих слов. Клянусь, что я, Эжени де Палмелла – ведь так меня будут звать, – стану до своего смертного дня дорожить дружбой с Луизой Бюссон-Дюморье.

Эллен Кларк подняла глаза от нот, которые раскладывала.

– Дружбу не скрепишь никакими клятвами, – заметила она. – Слишком часто я видела, как люди изменяют своему слову. Если бы тебе, Эжени, пришлось попутешествовать столько, сколько мне, если бы ты тоже видела столько лжи и лицемерия, ты бы никогда не стала давать никаких клятв.

Эжени примолкла. Мисс Кларк – такая циничная особа. Вечно подавляет все чистые порывы. Ее темные глаза смотрят на вас с такой подозрительностью, с такой настороженностью, будто она постоянно ждет, что ее сейчас обидят, и готова на всякий случай первой нанести удар. Даже черты лица у нее какие-то воинственные – крупный нос, твердый вздернутый подбородок, а говорить неприятные вещи ей, похоже, доставляет удовольствие.

– Полагаю, вы считаете, что влюбиться – это глупость с моей стороны? – спросила девочка. – И вы сейчас скажете мне, что долго это не продлится, что муж быстро от меня устанет?

Эллен Кларк передернула сутулыми плечами и рассмеялась – смех ее портили какие-то неуловимые жесткие нотки.

– Я считаю, что ты поступила очень мудро, устроив свое будущее, – сказала она. – Не каждому повезет познакомиться с португальским аристократом.

Ее слова пригасили яркую радость; из них выходило, что брак по любви – это просто какая-то бездушная сделка, деловое соглашение между двумя заинтересованными сторонами; бедная Эжени в отчаянии заломила ручки, с мольбой глядя на обожаемую мадемуазель Бюссон: та наверняка сумеет разогнать тучи.

– Взаимное чувство между женой и мужем, если оно подкреплено общностью веры, может быть прекрасно, – высокопарно произнесла Луиза. – Мне трудно представить себе большее счастье, чем стоять на мессе рядом со своим избранником. Все земные радости меркнут перед единением в молитве.

Эжени кивнула в знак согласия и тут же утешилась, а Эллен Кларк, приглаживая тусклые завитки волос у зеркала, на миг запнулась, прежде чем ответить.

– Как я тебе завидую, – произнесла она наконец. – А меня так и не научили молиться. И поздно уже приобретать эту привычку.

– Молиться никогда не поздно, – тихим голосом проговорила Луиза.

Эллен еще раз передернула плечами.

– Ты просто не понимаешь, – сказала она. – Да и откуда тебе? К тебе вера во Всевышнего пришла естественно. Ты впитала ее с молоком матери, еще в колыбели. А я вдыхала совсем другое: чуток злобы, чуток лести, чуток обмана – вот что мне прививали. Никто не рассказывал мне о Боге. При мне это слово употребляли, только чтобы выразиться посильнее. В итоге я усвоила единственную религию: как жить своим умом.

Луиза с Эжени переглянулись, потом отвели глаза. Как это все-таки ужасно! И как печально. Между ними и Эллен Кларк лежит целая пропасть.

– Полагаю, вам очень одиноко, – робко предположила Эжени.

– Одиноко? Почему мне должно быть одиноко? У меня есть книги, есть арфа. В одиночестве мне куда приятнее, чем в обществе большинства людей, которых я знаю.