Четыре оттенка счастья - Мария Миняйло Страница 11

– А разве у вас там по селам это не обычная практика в 15-16 рожать? – съехидничала Наталья Геннадиевна, вновь поправив густые каштановые волосы.

Злата не знала, что ответить, потому как не раз видела юных мам-односельчанок, но сама была категорически против такой практики.

– Наталя має рацію... – к изумлению учительницы и бурному негодованию потенциальной «мамы» Дани Юра принял сторону Натальи Геннадиевны, – мати ж повинна бути... А хто, як не ти...

Даня воодушевленно наблюдал за спором соседей, предчувствуя свою победу.

– Это недопустимо! – выпалил Миша.

– Вот и я о том же! Мне никак нельзя быть мамой! – подхватила Злата.

– Да причем тут это, Злата Витальевна? – Миша неодобрительно покосился в сторону своей возлюбленной, – вся эта комедия, которую Даня хочет разыграть, – сама по себе недопустима...

– Почему, дядя Миша? – Даня невинно смотрел на крупного столяра, – вы ведь рассказывали, что в юности играли в любительском театре и даже неплохо в этом преуспели, – после упоминания былых юношеских успехов, Миша довольно улыбнулся.

– Ваше участие бесценно, поскольку полученная в прошлом практика и знание основ драматургии станут крепким фундаментом нашего спектакля!

– Даже не знаю... Хотя, чего душой кривить, я действительно был одним из лучших, – Миша кокетливо опустил глаза, распираемый желанием здесь и сейчас продекламировать отрывок из поставленной когда-то аматорами «Васильковой пятницы». Это была сомнительная пьеса, написанная другом Миши – Валентином, в будущем токарем Петровичем. «Васильковая пятница» – история комбайнерки Даши и тракториста Фомы, которые, несмотря на безумную, но пристойную страсть, выбирают светлое коммунистическое будущее, которое каждый должен строить самостоятельно. У Миши была главная роль тракториста. И вот сейчас, вспомнив несостоявшуюся актерскую карьеру, он был готов встать и говорить словами бравого Фомы: «Если и должна быть на свете страсть, то это страсть к Родине и Ленину! Страсть должна проявляться только тогда, когда мы, простые советские люди, строим Великий Коммунизм! А страсть между мужчиной и женщиной – неприличное дело, порочащее высокие идеалы советского общества, Дарья!» – после этой небольшой речи молодая комбайнерка крепко пожимала руку Фоме, и они уходили в разные стороны сцены. Занавес и буря аплодисментов. Миша настолько погряз в своих мечтах и воспоминаниях, что совершенно не заметил, как слово взяла Елизавета Борисовна, до этого сохранявшая гордое молчание.

– Даниил, – начала пожилая женщина, тяжело вздохнув, – твоя затея – это гнусная и жестокая попытка разыграть невинное дитя, твою девушку. Ложь – это оружие массового поражения, вирус, который уничтожает наше сердце и душу. История Поэмы – не пример для подражания, а всего лишь правдивая сказка со счастливым концом. Поэма была недалекой, наивной девушкой, которая хотела удачно выйти замуж, но ты, магистр философского факультета! Как могли подобные мысли закрасться в твою голову? Тебе должно быть стыдно! – несмотря на боль в ногах, Елизавета Борисовна резко поднялась, окинув всех присутствующих уничижительным взглядом, – всем вам должно быть стыдно! – она круто развернулась и пошла к себе в комнату, хлопнув дверью.

– Фашисты! – послышалось с антресоли.

– Не удастся вам, Миша, продемонстрировать свой великий талант, – Наталья Геннадиевна открыла холодильник и достала небольшую банку квашеной капусты.

– На солененькое потянуло? – хмыкнула Злата.

– Типун тебе на язык! – Наталья Геннадиевна подозрительно покосилась на капусту, после чего поставила ее обратно в холодильник.

– Вибач, Данька, цього разу не пощастило, – Юра по-дружески похлопал молодого соседа по плечу и так же, как Елизавета Борисовна, скрылся в своей комнате.

– Никуда не уходите, я ее уговорю! —полный решимости провести завтрашний спектакль,

Даня бросился за старушкой и, умоляя впустить его, таки попал в комнату пожилой преподавательницы.

Часы показывали 20:15.

В комнате пожилой пары пахло одеколоном Ивана Артемовича и розмарином, который его супруга выращивала на подоконнике. Небольшая кровать, покрытая шерстяным пледом, письменный стол, два стула, старое радио и многочисленные книжные полки – вот и все богатство престарелых преподавателей. Стена над кроватью старичков была сверху донизу завешана фотографиями друзей и родственников, а старинная хрустальная люстра сверкала чистотой. Когда Даня вошел, Елизавета Борисовна сидела возле окна, внимательно рассматривая свой розмарин. В комнате был полумрак, а на столе играло радио.

– Елизавета Борисовна... – начал Даня, но пожилая женщина мигом его оборвала.

– Даниил, я не сержусь на тебя настолько, насколько ты мог подумать. Ты молод и горяч, но есть низкие поступки, которые не может оправдать даже молодость. Участвовать в этой «жестокой комедии» я не просто не буду, но и обязательно расстрою ее, когда завтра сюда придет твоя девушка. И уговорить меня у тебя не получится. – Елизавета Борисовна взглянула на своего любимчика, и принялась опять рассматривать драгоценный куст.

Даня прекрасно понимал, почему старушка не хочет ему помочь, и во многом был с ней согласен. Но они были давно знакомы, и молодой человек хорошо знал, как нужно действовать.

– Дорогая бабушка... – начал Даня, перейдя на драматический шепот, – я не оправдываю себя и не утверждаю, что мои действия благородны. Но вы должны знать, что мое поведение и попытка разыграть этот спектакль вполне объяснимы. И молодость тут вовсе ни при чем! Моя затея – не попытка подшутить над горячо любимой мною Аллой и вовсе не желание обмануть милую девушку, – речь Дани была спокойной, но несколько раз Елизавета Борисовна улавливала, как его голос дрогнул.

– Я всю жизнь был сиротой... Прошу вас, молчите! Я знаю, что вы сейчас скажете, – Даня подошел к пожилой женщине, присев у ее ног, – мой отец был достойным человеком, тут не поспоришь, но до самой смерти он оставался профессором, – молодой человек с силой сжал сморщенную руку своей собеседницы. – Никогда! Слышите, Елизавета Борисовна? Никогда я не чувствовал отцовского тепла, а материнского и вовсе не знал...

– Даня, но ведь все мы – твоя семья... – перебила взволнованная женщина.

– Это так лишь потому, что ни у кого из проживающих здесь нет детей... Да и семьи как таковой. Дорогая бабушка, вы часто говорите, что любите меня, но будь у вас с Иваном Артемовичем свои дети и внуки, вы бы и не глянули на меня. Прошу, не перебивайте! Вся моя жизнь – это придуманный мир грез и фантазий, в котором вы, я, Иван Артемович и прочие жильцы этой квартиры – настоящая семья, связанная кровью. Видимо, я так заигрался, что в какой-то момент сам в это поверил.

Елизавета Борисовна озадаченно и сочувственно смотрела на своего любимого Даню, а он все сильнее сжимал ее сухую руку.

– У вас была семья, были любящие родители. Вы знаете, каково это быть любимой и желанной, да и каждый из соседей знает это... Никого из них не бросала мать. Никого из них не растил отец, сдвинутый на идее «слепить» нового гения, будущего светилу науки, тогда как этому светиле хотелось просто быть любимым. Не подумайте, дорогая бабуля, я не жалуюсь на жизнь! – Даня неожиданно отпрянул от собеседницы, из глаз которой струились слезы, – простите меня и давайте забудем, – он уже был готов уйти, как вдруг старушка его окликнула.