Дом на Дворцовой - Владимир Антонов Страница 11

– Ларочка, что ж ты всё время к Юре пристаёшь? Не брал он твоего, никто не брал! Когда ты, наконец, угомонишься?! Пошла бы лучше в соседний двор, там дом вчера разбомбило. Поищи, чем вечером печку растапливать будем. Заодно к тёте Насте зайди, она мыла обещала дать… – подобными словами Нина пыталась хоть как-то отвлечь распоясовшуюся дочь и умерить её пыл. Но всё было бесполезно. Лариска изводила всех, доводя свои претензии по очереди к каждой из сестёр и маленькому братишке до полного абсурда. С наступлением сильных морозов стало ещё тяжелее и напряжённей. Однажды Нина застала Лариску со шваброй в руках, размахивающей этой шваброй перед плачущим братом и пытавшейся его защитить Маришкой.

«А вот это уж точно Гришкины замашки – всё через кулаки решать. Как будто кроме кулачной другой правды нет, – сразу подумала Нина, вспомнив с грустью хоть и неверного, но такого родного и любимого, недавно погибшего на фронте мужа. – Лишь бы Юрочка не в него пошёл, а то ведь собьётся с дороги и, глядишь, пропадёт, не дай боже».

Последнее время она заметила за собой, что всё чаще и чаще обращается к всевышнему то за советом, то за помощью. Но чаще всего с мольбой защитить её детей от болезней, голода, ненависти. Последнего она боялась больше всего: «Надо в церковь сходить – давно не была. Свечку за упокой Гришеньке поставить бы… Маришку с Юрочкой причастить опять-таки надо тоже. В прошлый раз Тамару с Ларочкой причастила, так, вроде, Ларочка поспокойней стала. Не так буйствует в последнее время. Лишь бы это у неё не от белены…, наелась тогда гадости всякой! А вдруг и вправду белена?.. Или завёлся кто внутри неё? Демон какой-нибудь… Такое тоже бывает. Надо у батюшки спросить будет. Он знает! Завтра, наверное, и пойду…». Мысли путались. Голод давал себя знать и проявлялся не только в путанице мыслей. Он и был этой мыслью – единственной и непреодолимой!

В церковь Нина с дочерью Лариской назавтра не попали. Прошла неделя, прежде чем на улице немного потеплело. Только тогда они потихонечку потопали в Спасо Преображенский собор. Встретивший их батюшка – отец Михаил – проникся сочувствием к девочке-подростку и увёл в соседнее помещение, чтобы поговорить с ней и понять, что же с ней на самом деле происходит. Через небольшой промежуток времени они вышли вдвоём. Отец Михаил поведал Нине о своих сомнениях и умозаключениях по поводу поведения Лариски:

«Отец Василий, который бесов изгонять не раз сподабливался, он не дожил до сегодня. От голода и слабости, царствие ему небесное, помер в прошлом месяце. А умением своим и знаниями, хоть и поделился, но не вполне, чтобы я смог это сделать самостоятельно. Не возьмусь я за это. Да, и сил у меня не хватит, чтобы демона пересилить. Вот что я скажу тебе, милая… Не хорошо внутри головы у твоей дочери. Во всём теле не хорошо. Демон, похоже, в ней прячется. Из Данталианова демонского племени. Сам он не то чтобы страшный очень, но дочь твою на поступки злые подговаривает и толкает. Будет слушаться его, так он навсегда с ней и останется, чтобы вместе жизнь окружающим портить. А не будет, так ему досадно станет и он притихнет… Или уйдёт в другое тело. Иди, раба божья, надейся на господа и верь!.. А ты, отрочица, слушай матушку свою! Идите с богом!».

О том, что сказал ей отец Михаил, Нина решила никому не рассказывать: «Пусть лучше думают, что в Ларискином поведении белена виновата. А то засмеют. Ведь ни в бога и ни в чёрта молодёжь нынче не верит. Скажут – сама, похоже, из той же тарелки травки «волшебной» поела, что такую чушь городит. Наверное, правильно батюшка сказал. Утихнет в ней это со временем. Просто надо обождать… Обождать…».

От январских морозов сорок второго досталось всем. И немцам, и нашим! Но больше всех – жителям Ленинграда. Распухшего от голода шестнадцатилетнего Колю на санках везла в аэропорт Ржевка его сестра Аня. Она работала на Балтийском заводе и именно поэтому сохранила силы на этот марафонский переход от самого острова Голодай, что примыкает к Васильевскому в его северо-западной части. Потому что на Балтийском был спецпаёк! Поэтому и силы. Тащить санки в тридцатиградусный мороз даже пять километров – подвиг! А тут все пятнадцать, если не больше. Но она – маленькая и щупленькая – должна была это сделать. Потому что Коля – это было всё что у неё осталось после того, как буквально три дня назад ей пришлось везти на Смоленское кладбище эти же санки, но с бездыханным телом матери. Отца Аня отвезла туда же ещё раньше. За два дня до этого. А ещё раньше на этих санках в своё последнее путешествие отправился дед Анны и Николая – Степан. Он ушёл из жизни по своей воле в девяностолетнем возрасте, подарив тем самым своим близким ещё несколько дней. Получив в начале месяца продуктовую карточку на сто двадцать пять ежедневных грамм хлеба, он мог бы её потом отоваривать целые тридцать дней, или тридцать один! Покончив счёты с жизнью во второй день декабря сорок первого, Степан отдал свои блокадные граммы внукам. Они выжили!

Встречный ветер резко менял направление на противоположное. В такие моменты идти становилось легче. Дышать же становилось труднее с каждым шагом. Обмотанное шарфом лицо превратилось в множество льдинок, обжигающих его вокруг рта и замёрзшего носа. Льдинок от выдыхаемого воздуха становилось всё больше и больше. Очень надо было добавить ходу, но силы уже оставили её. Вдруг рядом с ней неожиданно затормозила полуторка. Хриплый голос, показавшийся ей ангельским, прокричал, пересиливая завывания ветра:

– Если на Ржевку, могу подбросить, – из кабины высунулось небритое лицо шофёра с выражением напряжённого ожидания в глазах.

– На Ржевку! – выдохнуло из себя с виду непонятного пола промёрзшее со всех сторон существо, лишь отдалённо напоминающее Аню. Несоответствующие её тридцать третьему размеру стопы валенки, облепленные снегом, как два маленьких сугробика сделали последний шаг. Потом она провалилась в яркий тёплый мир, наполненный запахами и цветами… Когда она вернулась в холод, самолёт уже запустил винты. Попрощаться им не удалось. Этот самолёт увёз на своём борту будущих курсантов морской спецшколы, расположившейся в Новосибирске. Среди курсантов находился спасённый ею брат. Не пройдёт и семи лет, как уже повзрослевшая, но пока всё ещё маленькая Маришка, встретит выпускника Новосибирской спецшколы Колю Сафронова на танцевальной площадке военно-морского училища имени М. Фрунзе.

Семья новгородских крестьян Сафроновых из на триста домов деревни Вдицко берёт своё начало со времён Новгородского Вече. Как когда-то и кем-то было уложено в правило, Михаил Сафронов, произведя на свет первенца, называл его Степаном. Тот, в свою очередь, своего называл Михаилом. И так веками, пока в 1923 году Михаил Сафронов не нарушил правило, назвав своего первого сына не Степаном, а Василием! В отказе от вековых традиций, скорее всего, были виноваты революционные ветра перемен, мракобесия, безбожия и всеобщего безобразия. Но что сделано, то сделано. Возможно, именно это событие положило конец благополучию семьи.

Отец Михаила – Степан был умён и удачлив. Удача сопутствовала ему всю жизнь, лишь однажды отказав в своём покровительстве. Дело было лет за пять до начала русско-турецкой войны. Степан тянул жребий и удача на мгновение отвернулась от него, подарив счастливый выбор молодому парню из той же деревни. Степана забрали в солдаты на долгие десять лет. Он прошёл всю войну, дважды был ранен. Дважды геройски отличился и вскоре после победного завершения войны вернулся в родную деревню. Завёл семью и начал приростать добром. Жена была намного моложе его, потому что ровесницы и девки чуть помоложе давно уже имели семьи и по кучке детишек. Вот он и взял совсем молодую. В деревне по этому поводу судачили: «Зря он Надьку взял. Сживёт она его. «Приспит» в один прекрасный день, и заказывай поминки. Она, глянь, кровь с молоком, а Стёпка уже войнами потрёпанный да полонёнными девками потраченный. Нет! – Неправильно он сделал. Лучше бы вдовую Клавдию за себя позвал. Сын у неё уже почти взрослый. Был бы помощник в хозяйстве!».

Конец ознакомительного фрагмента