Неизвестный террорист - Ричард Фланаган Страница 11

Ну, а сама Куколка работала в Chairman’s Lounge далеко не так давно, как кое-кто из девушек, но все же дольше многих. И у нее, как и у Сэллс, имелся план. Но она, в отличие от других, была уже весьма близка к его воплощению в жизнь. Для этого ей оставалось собрать совсем немного, всего несколько сотен долларов.

– Я знал все ее истории, – будет впоследствии рассказывать газетчикам Ферди, – но о ней самой абсолютно ничего. Не выведал даже, где она живет.

Впрочем, ее настоящее имя он знал и знал, почему она получила прозвище Куколка. Именно Ферди давал «рабочие» имена всем своим девушкам: Эмбер и Сэллс, Джейми и Мария, Данни и Джоди; он же придумал название клубу и коктейлям, которые там подавали, – например, самые старые и известные назывались «Оргазматрон» и «Виагра рокет». Джина Дэвис получила у него рабочее имя Кристал, а через несколько месяцев он придумал ей еще и прозвище: Русская Куколка. Поскольку, как он впоследствии рассказывал репортерам, «она – как эта русская куколка, matrioshka», и пояснял: «Вот вам кажется, что вы ее хорошо знаете, но внутри у нее каждый раз оказывается кто-то совсем другой, и вы можете ее просто не узнать, когда в следующий раз с нею встретитесь». Но прозвище Русская Куколка оказалось слишком длинным, и вскоре все в клубе стали звать Джину Дэвис просто Куколкой.

Впоследствии, когда Джина Дэвис существовала уже только как тема для разговора, многие утверждали, что в ней всегда было нечто, выделявшее ее среди прочих клубных девушек, – и дело было вовсе не в том, кем она в итоге оказалась, а скорее в ее внешности. У нее была белоснежная, почти алебастровая, кожа, но стоило ей немного погулять в жаркий день под открытым небом, и кожа ее приобретала приятный светло-коричневый оттенок. И при такой белой коже волосы у нее были настолько черными, что при определенном освещении даже отливали синевой. Иногда она выглядела совсем ребенком, но стоило ей оказаться у шеста, и она непостижимым образом становилась куда более женственной, чем все прочие дамы в этом зале.

Было в очертаниях и движениях ее тела некое обещание и еще что-то такое, отчего мужчины с радостью платили, чтобы хоть посидеть с нею рядом. Куколка принадлежала к числу тех, кто почти всегда получал самое высокое вознаграждение вне зависимости от того, удачным или неудачным оказался вечер. Но сама она к мужчинам интереса практически не проявляла. Да и секс, по ее словам, особого значения в жизни не имел.

– А что, разве для кого-то это так важно? Какая разница, сколько в жизни мужчины было женщин, а в жизни женщины – мужчин? Разве количество что-то решает? – сказала она как-то в беседе с Сэллс, причем таким тоном, словно любовь была просто теорией, которую еще нужно доказать.

У нее был открытый взгляд, и она смотрела людям в глаза с особым бесстрашием, изобличавшим ее тайную сущность, но на устах у нее при этом играла сонная ироничная улыбка. Зачастую одной этой улыбки было достаточно, чтобы мужчины начинали сходить с ума и предлагать ей руку и сердце. Но всем инвесторам и девелоперам с курортов Квинсленда, всем знаменитым футболистам из штата Виктория, всем консультантам из сиднейской Школы высшего менеджмента Куколка всегда отвечала на эти предложения одинаково: «Ты что, дружок, совсем спятил?» А если и это не помогало, она просила Билли Тонга побеседовать с клиентом и проводить его к выходу.

Куколка уверяла всех, что дело тут только в деньгах, хотя на самом деле она давно уже поняла, что от денег как раз ничего по-настоящему не зависит – ни то, почему женщины танцуют для мужчин, ни то, почему мужчины на них смотрят. Она ненавидела, когда девицы в клубе пытались делать вид, будто танцы у шеста – это высокое искусство.

– В твоих словах, дружок, больше дерьма, чем проплывает мимо пляжа Мэнли, – сказала она Марии, когда та высокопарно заявила, что мужчины «платят за наш талант танцовщиц, за наше обаяние и за наше умение их развлечь». – Да мужчинам начхать, – продолжала Куколка, – талантливо ли мы трясем сиськами и вертим задом. Лишь бы их самих это устраивало.

Куколка любила слово «дружок»; она пользовалась им, в частности, и для того, чтобы не быть похожей на других девиц. Ту же цель она преследовала в своем поистине снобистском отношении к одежде. Наряды у нее были от самых дорогих дизайнеров. Она вполне могла явиться на работу в таком виде, словно потом собирается на важный прием.

Пожалуй, больше всего Куколка преуспела в создании вокруг себя атмосферы таинственности. Она могла, например, на несколько месяцев исчезнуть из клуба, не оставив ни записки, ни объяснения, а вернувшись – тоже без предупреждения, – войти в зал с таким видом, будто виделась со всеми только вчера, а сегодня ей предстоит просто очередной утомительный вечер, точно такой же, как все предыдущие и последующие.

Поскольку она считала, что ее прошлая жизнь никакого интереса не представляет, о себе она рассказывала крайне редко. В итоге возникали разные слухи, которые, накапливаясь, превращались в истории, и вскоре Куколка поняла, что самый верный способ подтвердить слух – это начать его опровергать, а потому стала и сама участвовать в распространении о себе самых безумных нелепиц.

Именно поэтому, когда ее спросили, действительно ли она сделала гипсовый слепок своей вагины, а потом отослала его бывшему бойфренду, она тут же заявила, что вся эта история – полная чепуха. Она также сказала, что вовсе не она «изображала» задницу Кайли Миноуг для очередного портфолио этой дивы, хотя у той ягодицы и впрямь куда менее аппетитные. Она могла мгновенно заткнуть рот любому, кому хотелось проверить правдивость ее историй или искренность ее высказываний, с помощью смеха или угрозы, мягкой, но вполне достаточной для того, чтобы сомневающийся немедленно оставил ее в покое. Впрочем, и угроз, и шуток всегда было маловато, чтобы развеять сложившиеся мифы о ней.

– Далась вам моя задница, – с улыбкой говорила она. – Она, конечно, большая, но не настолько.

Что же все-таки в рассказах о ней было правдой? Никто особенно не верил историям о ее покойном муже; это даже считалось чем-то вроде шутки, связанной с одним из участников вечеринки, устроенной у нее дома. Похоже, впрочем, что эту вечеринку Ферди попросту выдумал, ибо он и сам старательно подпитывал слухи о невероятной экзотической сексапильности Куколки, в частности, тем, что давал ей разнообразные и весьма выразительные прозвища: Красавица Андалузии или Танцовщица Гарема; но самым удачным и созданным специально для американских моряков и десантников было прозвище Черная Вдова.

Для танца Черной Вдовы даже записали отдельный музыкальный трек. Ферди, некоторое время успевший побыть и диджеем, записал вертолетный «Полет валькирий» из фильма «Апокалипсис сегодня», прибавив несколько взрывов, воплей и убийственный ритмический фон, который быстро достигал ста шестидесяти ударов в минуту, пока Куколка обрабатывала зрителей. Она появлялась в длинном черном платье и парандже, затем медленно раздевалась и оставалась в черных трусиках-стрингах и очень открытом черном бюстгальтере.

Трусики держались на четырех шелковых бантах, а концы лент были украшены крошечными фальшивыми жемчужинками. За пятьдесят долларов Черная Вдова позволяла зрителю развязать один из бантов, а когда все четыре тяжелые, расшитые жемчужинами ленты оказывались развязаны, она подходила к тому, кто заплатил еще сто долларов, и широко раздвигала перед ним ноги. Но как только она начинала их раздвигать, Ферди мгновенно, используя цифровой проектор, скрывал ее плоть под мельтешением арабских букв и объяснял зрителям, что все это цитаты из Корана, «самой священной книги Черной Вдовы».