Теория противоположностей - Элисон Винн Скотч Страница 11

Тебе покажется странным, что я вообще тебе пишу. Я имею в виду, в последний раз, когда мы виделись, все прошло далеко не идеально, и ты теперь, наверное, меня ненавидишь. Я понимаю почему.

Так вот, у меня недавно обнаружили рак яичка. Ты можешь в это поверить? Видимо, мои яйца разозлились, что у них слишком много работы, и решили мне отомстить. (Это шутка, ты же поняла? Никогда не умел шутить.) Все будет хорошо – ну, яйцом меньше, – но эта болезнь заставила меня о многом задуматься. Переосмыслить все, что было в моей жизни, и понять, что где-то, возможно, сделал неправильный выбор. Я понятно объясняю? Конечно, я уж никак не из тех, кто стал бы зацикливаться на чем бы то ни было, но несколько месяцев назад, когда меня начали готовить к операции, я думал лишь об одном: почему я порвал с Уиллой и что теперь делать?

Ну как-то так. Ух ты, какое длинное получилось сообщение. Я не то чтобы хочу сказать «пожалуйста, брось мужа» или «пожалуйста, пожалей меня», я просто… хочу, чтобы ты знала.

Целую,

* * *

Так и знала – лучше бы мне не читать.

Я повторяю эти слова снова и снова, лежа на полу ванной; живот сводит спазмами. Виной тому – нервы, и адреналин, и Теодор, и ящик Пандоры, обнаруженный на «Фейсбуке».

Зачем я это прочитала?

Нужно позвонить Ванессе, и она скажет – напиши ему ответ. Может быть, Райне, и она в любом случае назовет меня идиоткой несчастной. Оливер однажды показал мне, как дышать в случае панической атаки, так что я с трудом сажусь и заставляю диафрагму расширяться, затем сужаться, затем снова расширяться; воздух, проходя через нос, свистит, словно дразнит меня.

Я думаю о Теодоре – и сожалею о прошлом, хотя отец говорил, что сожаление – просто неверно понимаемая ностальгия. Можно сколько угодно смотреть в прошлое с любовью и даже с тоской, можно мучить себя бесконечными мыслями – а что, если бы… но ничего не изменится. Настоящее останется настоящим. Будущее будет таким, каким ему суждено быть.

Мой желудок снова сжимается, и я пытаюсь справиться с приступом ностальгии, не думать, что, возможно, надо было сказать Тео «да», возможно, он и был моей Швейцарией, просто я невнимательно смотрела на карту. Я знаю – это глупо, я все сделала правильно, мой суженый – Шон. Но от тоски, и ностальгии, и извечного вопроса «а что, если…» никуда не денешься, даже если сам все знаешь.

Я поднимаю крышку унитаза; меня тошнит. Подбегаю к раковине, плещу водой в лицо, рассматриваю свое отражение в зеркале, надеясь как можно надежнее отделить прошедшую часть моей жизни от той, которую проживаю сейчас. Дважды спускаю воду в туалете, чтобы убедиться – все смылось. Вроде бы да, но потом меня снова тошнит, и я понимаю – все не так, как кажется.

* * *

– Ты сегодня заработался, – говорю я Шону тем же вечером. Наконец придя домой, он проверяет почту с телефона, а Никки тем временем переключает платные каналы, просмотр, хотя ему уже давно пора спать.

– Угу. Загрузили.

– Новый проект?

Он обводит взглядом холодильник, слушая меня краем уха.

– Что? – поднимает взгляд вверх. – А, не. Ну вообще да, но сегодня мы с ребятами еще ходили играть в гольф.

– В гольф? Ты же не умеешь.

– Хочу научиться. – Он смотрит в телевизор, и его глаза расширяются. – Стой, стой, стой, стой! – кричит он Никки, – оставь «Крепкий орешек»!

«Виноград»! Гольф!

Шон перепрыгивает через спинку дивана и плюхается на него. Обычно он через диваны не прыгает. Хотя он довольно подтянутый, все-таки он верит в программистские мантры «чат сжигает калории» и «качай мозги, а не мышцы, чувак!» (Кто-то из его приятелей даже наклеил себе такой плакат на задний бампер.) Я смотрю, как Шон любуется Брюсом Уиллисом, и думаю: интересно, бегает ли он без меня (в наши планы входил забег на три мили по выходным, но потом мы решили, что забег на ноль миль – гораздо лучший отдых, а выходные ведь для того и нужны, чтобы отдыхать), и если да, то с кем. И ради кого.

– Этому мужику лет сто, – говорит Никки, – и вдобавок он лысый.

– Тебе нужно иметь перед глазами положительный пример, – заявляет на это Шон. – Джон Макклейн [8] рулит.

– Если уж говорить о положительных примерах, – говорю я, – не забудь, завтра мы ужинаем с моими родителями. Никки, ты в числе приглашенных.

– Мы же передумали? – интересуется Шон, не отрываясь от экрана.

– Было уже поздно, и ресторан отказался отменить заказ.

Немного помолчав, Шон говорит:

– Просто я, типа, купил билеты на бейсбол. Хотел сводить Никки.

– Ты, типа, купил или ты купил?

Теперь он наконец-то соизволил ко мне повернуться.

– Ну, купил, – и улыбается своей фирменной виноватой улыбкой плохого парня. Не будь «Винограда», гольфа, прыжков через диван и предательства родной Швейцарии, я, может, и улыбнулась бы в ответ. Теперь же я, ничего не ответив, достаю из холодильника брикет мороженого и бросаю его на стол. Открыть упаковку никак не получается, поэтому я тяну за край изо всех сил, сжав брикет бедрами. Раньше Шон не принимал серьезных решений, не посоветовавшись со мной; мы даже установили себе приложение «Список дел для двоих». (Вы добавляете новые задачи, и они сразу же появляются в списке вашего партнера; очень удобно, обратите внимание. Я говорю об этом не просто так – я делала рекламу его производителям.)

Я пытаюсь пробить ложкой твердый как камень брикет мороженого (добавить в список Шона: «отрегулируй температуру холодильника, мать твою!») и охаю; бицепс и предплечье болят от напряжения. Лоб покрывается испариной, но я все глубже и глубже проталкиваю ложку в шоколадное лакомство. Мне удается отломить крошечный кусочек, и следовало бы положить его в тарелку Шону, но вместо этого я кладу его в рот.

О да. Божественный вкус сахара и мести.

Я продолжаю ковырять ложкой мороженое, полностью погружаясь в это занятие, стараясь не думать о своей досаде, не думать о Теодоре и его письме – я очень хорошо умею не думать о плохом.

Но эта мысль – о Теодоре – точит и точит меня как червь.

Я выдыхаю, когда удается подцепить полноценную ложку мороженого.

Почему я порвал с Уиллой?

Я напоминаю себе: надо погуглить, что такое рак яичка, когда Шон уснет.

Райна согласна подвезти меня до ресторана. Ровно в шесть часов она заезжает за мной на своем «Кадиллаке», сажает меня на заднее сиденье, подает водителю знак ехать дальше. Потом, повернувшись, разглядывает меня.

– Пока ты не начала советовать мне сменить прическу или очистить кожу, сообщаю, что вчера меня уволили, – говорю я, пока мы стоим-едем-стоим-едем-стоим-едем по Третьей авеню.