Белладонна - Карен Молинэ Страница 115

— Не шевелись, — велел он.

Он встал, и она услышала голоса. Потом его пальцы стиснули ей левое запястье. Безымянного пальца коснулось что-то холодное. Зажужжал какой-то инструмент. Не иголка для татуировки, звук был погуще. Они что-то делали с кольцом, но было не больно.

Она ничего не понимала.

Потом он выпустил ее. Голоса удалились. Он лег рядом и взял ее за левую руку.

— Ты моя, — заявил он. — Ты его никогда не снимешь.

Он долго не разрешал ей встать. Много, много дней. Ее это не волновало. Она была ничем. Была тем, чем хотел он. И все. Она лежала в темноте, он — рядом с ней, на ней, позади. То жестокий, то ласковый. Она забыла, что такое время.

Когда он был здесь, время останавливалось.

Потом он ушел. Она проснулась — его не было. Повязка с глаз была снята, ставни раскрыты. Она посмотрела на кольцо. В нем был большой изумруд, по бокам — два желтых бриллианта. Она попыталась снять его. Долго крутила, но только растерла палец до крови. Потом заметила, что на столе стоит радио. Тут она поняла, что не слышала радио уже много лет. По радио слышались голоса. Голоса настоящих людей. Из настоящего мира. Она снова вспомнила о времени. Она в последний раз слышала радио пять лет назад.

В мире шла война, а она была взаперти. Она задумалась — чем занимается Его Светлость во время войны? Наверное, обычными своими ужасными делами. И Хогарт. Она легко представила его себе в новеньком, с иголочки мундире с сияющими пуговицами.

Она слушала радио днями и ночами. Ей было не с кем поговорить, поэтому она разговаривала с радио. Ее собственный голос звучал чужим, далеким. Слуги в доме, те, кто кормил ее и присматривал за ней, не произносили ни слова. Они работали на Его Светлость — это все, что ей полагалось знать. Женщину звали Матильда. Уродливая, приземистая, та самая, что помешивала какое-то варево в котле в ту давнюю, давнюю ночь. В первую ночь. Это Матильда зашнуровала корсет так туго, что она не могла дышать. Матильда давала ей горький чай, приносила еду на подносе. Другого слугу звали Маркус. Она слышала, как Хогарт однажды назвал его имя. Он был сильный, она его боялась.

Она задумывалась — не был ли он одним из тех, за окошком. Или тем самым человеком, который пригрозил перерезать ей горло.

Ей принесли в комнату много новых книг, стопку блокнотов, палитру с акварельными красками. Однажды вкатили пианино и принесли пачку нот. По книгам она должна была научиться читать музыку и играть.

Иногда она почти чувствовала себя человеком, живым человеком. Слушала новости по радио, тревожилась из-за боев, снова начала думать. С каждым днем она думала немного больше. Она начала учиться писать карандашом, который ей принесли для рисования. Сначала получались крохотные каракули, затем слова. Слова складывались в предложения. Она записывала их на клочках акварельной бумаги, всего по нескольку за один раз, потому что боялась, что за ней следят, а потом рвала их на мельчайшие кусочки и глотала.

Теперь у нее меньше кружилась голова, мир не расплывался в туманной дымке. Может быть, помогал холодный влажный воздух. Может, дело в том, что Его Светлость не появлялся уже три года. Ни разу. Наверное, за это время прошел еще один аукцион, но ее туда не взяли. А может, торги отменили из-за войны.

Никто к ней не прикасался. Никто не разговаривал, кроме голосов по радио.

Потом вернулся Его Светлость. Он разбудил ее среди ночи, его руки лихорадочно обшаривали ее тело. В комнате стояла непроглядная темнота, но на нем, как всегда, была маска. Он крепко ухватил ее за запястья и прижал ее руки к своему лицу. Поцеловал ее пальцы. Потом провел ими себе по шее, по груди, все ниже и ниже…

— Скучала по мне? — спросил он.

— Да, мой повелитель, — ответила она.

— Ты стала удивительной лгуньей, — сказал он. — Я тебя научил.

Он перевернул ее и взял с нечеловеческой свирепостью, потом опять и опять, пока она не взмолилась о пощаде. Он хотел разорвать ее надвое. И тогда она умрет.

Это ее не волновало. Когда она с ним, она все равно что мертва. Она ничто. Принадлежит ему. Когда он приехал, она опять разучилась думать.

И не могла думать, пока он был здесь.

Он надел ей наручники и завязал глаза. Не отпускал ее целыми днями, неделями. Она опять потеряла счет времени. У нее забрали радио. Вскоре он начал приводить с собой других. Она всегда знала заранее, что они придут, потому что ее уводили в небольшую комнату, укладывали на мягкую кровать с множеством мелких подушек и приковывали цепями, чтобы каждый гость мог переворачивать ее так, как ему заблагорассудится. Они с благоговением прикасались к ее кольцу. Его Светлость шептал ей на ухо, что делать.

Потом он снова исчез, ей вернули радио и раскрыли окна. Он пробыл здесь три недели. Ей казалось, что прошел год, а то и больше.

Прошло много месяцев, прежде чем она почувствовала себя лучше. Снова начала думать, как раньше. Осмелилась написать хоть слово.

Пришел Хогарт. Он рассказал, что состоялся еще один аукцион. Ей повезло оказаться так далеко. Всего сорок тысяч фунтов. Жалкое зрелище. Во всем виновата война, сказал он, трудности и лишения. Пусть благодарит судьбу, что Его Светлость занят в боях. Но скоро война кончится. Он соскучился по тебе.

Хогарт ненадолго остался. Говорил с ней о войне. Она задавала вопросы. Она совсем забыла, что такое обыкновенная беседа, разучилась говорить. Казалось, Хогарт помогал ей вспоминать. Хогарт не хотел, чтобы у нее в голове был туман.

Однажды Хогарт сказал что-то забавное, и она засмеялась. Ей казалось, она давно разучилась смеяться.

Теперь она не хотела умирать. Ей стало намного лучше.

Ей хотелось, чтобы война кончилась, но она запуталась в своих чувствах. Если война кончится, он приедет обратно, и все начнется сначала.

* * *

Когда она проснулась, Хогарт сидел за столом. Рядом со стопкой бумаг стояло в ведерке шампанское.

— Выпей, — предложил он. Вид у него был радостный.

Он протянул ей бокал. Она поняла, что в шампанское подмешан наркотик, но все равно выпила. Это ее не волновало — если она откажется, ее заставят выпить силой, а то и хуже. Что-то произойдет. У Хогарта на лице слишком выжидающий вид.

— Война окончена, и мы опять переезжаем, — сообщил он. — Очаровательный дом, новые слуги. Матильда и Маркус, естественно, останутся с нами. Но с ними бывает так скучно.

У нее закружилась голова. Переезд не означал ничего, только новую комнату, к которой она привыкнет. Она не знала, где провела десять лет.

Десять лет? Не может быть! Значит, ей уже двадцать восемь. Не может быть. Это было только вчера — тот бал, где Хогарт обманул ее.

Она спит, и ей до сих пор снится кошмар. Она проснется, и ей снова будет восемнадцать, она окажется в Лондоне со своей дурочкой кузиной Джун.