Нагие и мертвые - Норман Мейлер Страница 117

Из раздумья его вывел неожиданно раздавшийся голос Уилсона:

— Пошли, Ред.

— Ага…

Они пошли.

Уилсон молчал и хмурил широкий лоб.

— Ред, я думаю, зря мы все это затеяли.

— Да.

— Мне нужна операция.

— Ты ложишься в госпиталь?

— Нет, — отрицательно покачав головой, ответил Уилсон. — Врач сказал, что можно подождать, пока не захватим остров. Срочности нет.

— А что у тебя?

— А черт его знает, — ответил Уилсон. — Этот тип сказал, что у меня внутри все прогнило. Какой-то непорядок с этим делом. — Уилсон присвистнул и добавил: — Мой старик умер от операции, и я не хочу оперироваться.

— Видно, не так плохи твои дела, — сказал Ред. — Иначе тебя сейчас же положили бы на операцию.

— Ничего не могу понять, Ред. Знаешь, у меня была гонорея пять раз, и каждый раз я сам ее вылечивал. Мой дружок рассказал мне об этой штуке, ее, кажется, называют пирдон или придион, что-то в этом роде. Я попробовал, и лекарство здорово мне помогло, а этот врач говорит, что не помогло.

— Он ничего не понимает.

— Конечно он сволочь, но дело-то в том, Ред, что у меня все внутри горит. Я не могу без боли даже помочиться, спина болит, а иногда даже спазмы бывают. — Уилсон в отчаянии щелкнул пальцами. — Странные вещи творятся, Ред. Ты имеешь дело с бабой, тебе становится приятно и тепло, ты млеешь от удовольствия, а потом все кончается полным развалом внутри. Я не могу понять этого, мне кажется, человек устроен неверно. Я болен почему-нибудь еще. Не может же любовь причинять человеку вред.

— Может, — ответил Ред.

— Да, запутано все здесь до невозможности — вот все, что я могу сказать. Просто невероятно, чтобы такая хорошая вещь кончалась так плохо. — Уилсон тяжело вздохнул. — Все в этом деле перепуталось к черту.

Они пошли назад к своим палаткам.

МАШИНА ВРЕМЕНИ. ВУДРО УИЛСОН, ИЛИ НЕПОБЕДИМЫЙ.

Ему было около тридцати лет — высокий ростом, с пышной шевелюрой золотисто-каштановых волос и крупными, резко обозначенными чертами на пышущем здоровьем розовощеком лице. Он носил не подходившие всему его облику очки в круглой серебряной оправе, которые придавали ему вид ученого или по крайней мере методиста.

«Эту я не сравню ни с одной бабой. И никогда не забуду», — сказал он и провел тыльной стороной руки по своему высокому лбу, отбрасывая назад свисавшую на него шевелюру.

В вашем сознании прочно засели такие стереотипные явления, как медленный упадок, смерть и болезнь, скука и насилие. Главная улица воспринимала кричащее безвкусное просперити не сразу, с каким-то нежеланием. На улице жарко, она запружена людьми, магазины маленькие и грязные. Мимо проходят ленивые и возбужденные девушки на тонких ногах, с накрашенными лицами. Они глазеют на кинотеатры с яркими афишами, ковыряют прыщи на подбородке, искоса поглядывают на всех своими бесстыжими бесцветными глазами. Яркое солнце освещает грязный асфальт и валяющиеся под ногами скомканные, пропитанные пылью газеты.

В сотне ярдов от главной улицы — переулки. Они утопают в зелени, изумительно красивы, над головами прохожих сплетаются густо покрытые листьями ветви деревьев. Дома старые и приятные на вид. Вы пересекаете мост и смотрите на вьющийся узкой лентой ручей, грациозно обтекающий несколько отшлифованных камней; кругом краски цветущей растительности, шелест слегка колыхаемой майским бризом листвы. Немного дальше, как водится, особняк, небольшой, полуразрушенный, со сломанными ставнями окон, облезлыми колоннами и унылыми стенами, потемневшими, как зуб, в котором убит нерв. Особняк портит приятный вид улиц, придает им мрачный, мертвящий колорит.

Газон в центре городской площади пустынен. На пьедестале стоит памятник генералу Джексону, он глубокомысленно рассматривает лежащие у ног кучки ядер и старинную пушку без казенной части.

За памятником вдоль песчаных дорог, ведущих к фермам, тянется негритянский квартал.

Там, в черном гетто, покосившись, как на ходулях, лачуги и двухкомнатные хибарки. Деревянная обшивка высохла, осыпается и мертва, по ней снуют крысы и тараканы. Жара губит все.

На окраине, почти за городом, в таких же хибарах живут белые — бедняки, лелея надежду перебраться в другую часть города, где в маленьких коттеджах живут продавцы обувных магазинов, банковские служащие и высококвалифицированные рабочие. Там прямые улицы, деревья еще не очень выросли, чтобы закрывать небо.

Все это омывается майским бризом, слишком легким, чтобы ослабить духоту поздней весны.

Некоторые, кроме жары, ничего не чувствуют. Вудро Уилсон, которому скоро исполнится шестнадцать, вытянулся на бревне, лежащем у песчаной дороги, и дремлет. Ему жарко, по телу проходит приятная истома. «Через пару часов я увижусь с Сэлли Энн. Скорее бы этот вечер кончался. Человек может растаять на солнце».

Он тяжело вздыхает и лениво передвигает ноги.

«Папаша, наверное, отсыпается».

Позади Уилсона на покосившемся крыльце на расшатанной пыльной кушетке спит отец. На груди сморщенная, влажная от пота майка.

«Никто так не может пить, как папаша. — Уилсон хихикает себе под нос. — Я, наверное, смогу через годик или два. Черт побери, ничего не хочется делать, только бы лежать на солнце».

Вот двое негритянских мальчишек ведут мула за поводок. Уилсон встает.

— Эй вы, черномазые, как зовут мула?

Ребята боязливо поднимают взгляд на Уилсона. Один из них, растирая ногой дорожную пыль, бормочет:

— Жозефина.

— Ха-ха!..

«Хорошо, что мне сегодня не нужно работать, — думает он и зевает. — Надеюсь, Сэлли Энн не узнает, что мне нет девятнадцати. Так или иначе, я ей нравлюсь, а она неплохая девчонка».

Мимо проходит негритянка лет восемнадцати. Босыми ногами она поднимает небольшие клубы пыли перед собой. Бюстгальтера под кофточкой у нее нет, и свободно свисающие груди кажутся мягкими и полными. У нее круглое чувственное лицо. Уилсон пристально смотрит на нее и снова меняет положение ног. Крепкие ягодицы девушки медленно раскачиваются; он долго с удовольствием смотрит ей вслед.

Он вздыхает и снова зевает. Солнце приятно греет тело. «Все-таки не так уж много надо человеку для счастья».

Уилсон закрывает глаза. «А хороших и приятных для человека вещей на свете чертовски много».

В мастерской по ремонту велосипедов темно. На верстаках жирные масляные пятна. Он поворачивает велосипед и осматривает ручной тормоз. До сих пор ему приходилось иметь дело только с ножными тормозами, и сейчас он в смятении. «Придется, видно, спросить у Уайли, как исправить эту штуку». Он поворачивается к хозяину и вдруг останавливается. «Можно и самому попытаться», — решает он.

Прищурившись, он осматривает тормоз, пробует натяжение всех деталей, прижимает металлическую подушечку к ободу колеса.