Завещание - Нина Вяха Страница 12

Порванные брюки

Анни (или Эско) пытается собрать семью. На сцену выходит брат Анни – Лаури, и с ним драма набирает еще больший оборот. Но по-прежнему ничего не происходит.

Тот, кто растет на крестьянском хуторе, постоянно ощущает присутствие смерти. Хотя, конечно, не только смерти, но и жизни. И времен года. Их смена вообще приобретает особое значение. Короче говоря, жизнь на крестьянском хуторе – штука особая и подходит далеко не всем.

Анни всегда знала, что должна отсюда уехать. Многие из ее братьев и сестер должны были уехать, они знали об этом, всегда знали. В школе на детей фермеров быстро начинали смотреть как на неуклюжих, заросших грязью поросят. И это несмотря на то, что большинство детей в классе были именно детьми фермеров, а, может быть, как раз поэтому.

Анни никогда особо не стремилась к знаниям, но она рано поняла, что самый короткий путь вырваться с фермы лежит через школу. Поэтому, когда аттестат о получении среднего образования был получен, она поступила в профучилище в Торнио на специальность «работник в сфере гостиничного и ресторанного обслуживания». Целый год она ходила на занятия и вскоре смогла получить работу в Городском отеле.

В день экзаменов ее приехали поддержать родители (им нужно было в город по каким-то делам, в противном случае они бы ни за что не приехали, да еще в будний день, ха-ха-ха!). Пентти нервничал, переминался с ноги на ногу и то и дело косился на часы, а Сири с уложенными волосами выглядела одновременно радостной и печальной, когда Анни получала свой диплом, стоя на маленькой, продуваемой сквозняками, сцене.

После чего она пригласила родителей на обед прямо в этот самый Городской отель (в его самую шикарную часть, не в Укколу), где пыталась общаться с ними так, словно они были ее гостями. Родители с недоумением взирали на нее. Какое им было дело до того, что происходило в большом городе?

– Дерьмо это все, – в конце концов припечатал Пентти.

Сири пыталась приструнить его – она не хотела, чтобы его ругательства выдали то, что они были обычными фермерами (как будто это было единственное, что могло их выдать в этом прохладном тихом зале, наполненном мелодичным звяканьем фарфора), но Пентти не собирался замолкать.

– Вся эта система только и делает, что ставит палки колеса мелким хозяйствам и, прежде всего, нам, фермерам. Политикам и дела нет до наших нужд, им вообще на нас плевать.

Анни, которая с недавних пор начала читать газеты, знала, что отец неправ. Знала, что правительство во главе с обожаемым Кекконеном за время прошлого мандатного периода провело несколько сельскохозяйственных реформ, и еще она знала, что отец всегда хвалил и идеализировал всеми любимого президента и отца народа, но здесь и сейчас решил озвучить другую точку зрения, потому что… ну да, потому что он был так устроен. Ему нравилось идти наперекор, нравилось всех провоцировать тогда, когда люди просто хотели расслабиться и получить удовольствие. Поэтому она ничего не сказала. Понадеялась, что, не встретив никакого сопротивления, отец в тишине позабудет обо всем.

– И сколько тут еще прикажете ждать, пока кто-нибудь к нам подойдет, – проворчал он вместо этого, и тут же рядом материализовался официант, готовый принять их заказ. Бесстрастный и неподвижный, именно такой, каким учат быть в школе ресторанного обслуживания. Клиент всегда прав, как говорится.

Сири все это казалось чрезвычайно захватывающим, Анни видела это по матери. Жутким, но захватывающим. Она боялась допустить ошибку, слишком рано или неправильно постелить на колени салфетку, взять не в ту руку вилку или нож, но при этом она подмигивала дочери при каждом удобном случае, одновременно продолжая восхищаться хрустальной люстрой на потолке и спокойным приглушенным говором людей в зале.

Пентти же, напротив, страшно раздражали накрахмаленные белые скатерти и все эти богатеи вокруг. Он повязал салфетку себе на шею и ел свой vichyssoisse [4], шумно чавкая и причмокивая, пока Сири сидела рядом с пунцовым лицом. Пожалуй, это было бы даже весьма трогательно, если бы самой Анни не было так стыдно за своего отца.

– Твой картофельный суп куда вкуснее, Сири, и к тому же не стоит четырнадцать марок.

Анни думала об этом, пока парковала пикап Пентти перед Городским Отелем. Она решила навестить Арто, несмотря на то, что тот все еще был под наркозом, и захватила сменную одежду для Сири, а потом собиралась прогуляться по городу. В общем, все как обычно, когда приезжаешь в родные места.

Но прежде она предприняла еще одну попытку дозвониться к себе на квартиру, в Стокгольм. Домой, младшему брату Лаури, который к тому моменту уже несколько месяцев жил у сестры. Анни не имела ничего против того, чтобы жить с братом, но она знала, что Алекс лишь терпеливо выжидает, готовый в любой момент переехать к ней. И еще она знала, что из комнаты, которую сейчас занимал Лаури, вышла бы отличная детская.

Все эти решения, все те слова, которые должны быть произнесены. Она так часто думала об этом, что теперь одна лишь мысль о чем-то подобном наводила на нее тоску.

Анни стояла в телефонной будке перед Городским Отелем и дрожала от холода, слушая гудки в трубке. Сквозь стекло она видела украшенный к Рождеству фасад отеля. Еловые венки, перевязанные красными шелковыми лентами.

Никто не брал трубку.

Она ждала, представляя себе младшего брата, как он возвращается рано утром домой, уставший, да и, честно сказать, все еще пьяный. Она выждала еще немного. Когда ей не ответили, она набрала номер Алекса. Тот, напротив, почти сразу же поднял трубку.

– Принцесса!

По телефону Алекс всегда говорил чуть громче, чем требовалось. У Анни моментально возникло желание сказать ему, что не надо так кричать, она и так его прекрасно слышит, но сейчас не была к этому расположена. Ведь не скажешь же маленькому щенку «Перестань махать хвостом!», всему свое время. То же самое испытывала Анни и к Алексу. Всему свое время.

Она не сказала ему о том, что произошло с Арто, она вообще не стала ничего ему рассказывать, и довольно скоро разговор между ними иссяк.

– Ну что, пока… – неуверенно произнес Алекс.

– Да… – ответила Анни. – Я просто хотела узнать, как у тебя дела.

Она рисовала указательным пальчиком на запотевшем стекле крошечные прямоугольнички.

– А, ну, со мной все в порядке. Ты сама-то как?

По его голосу было слышно, что он улыбается. Как он обычно и делал. Улыбался и улыбался.

– Ну-у… ничего так.

– А живот?

– Растет.

Тишина в трубке.

– Окей, тогда я побегу, mi amore, но ты мне вскоре еще позвони, bella donna.

– Обещаю.

Клик. И трубку положили на рычаг. А она снова попыталась дозвониться до своей квартиры. Ну, ответь же, Лаури, ответь. Но Лаури не отвечал.