Англичанка, или 17 мгновений III четверти - Юлия Хансен Страница 12

И сливки в тёплом крем-брюле.

Сейчас обедом накормлю…

К груди её прижав, молю,

Чтоб было птичке моей вкусно.

Всем сердцем я её люблю!

И тёплых пёрышек велюр

Рукою нежно тереблю.

(перевод Юлии Хансен)

– Ну как?

– Отлично!

– Пятёрка?

– Пятёрка!

– В журнал?

– И в дневник тоже!

– Вот! Дневник.

ЗВОНОК: дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь

Секция началась с эмоционального рассказа учительницы английского языка Алины Алексеевны, которая, посвежевшая и даже загоревшая (хоть дело было в феврале), только вчера вернулась из Геленджика, куда летала по семейным обстоятельствам всего на четыре дня. На обратном пути Алину Алексеевну донимал авиапопутчик из соседнего кресла, по предположению самой учительницы, разговорами пытавшийся приглушить свою полётофобию. Короче, за время полёта (около двух часов) попутчик в мельчайших подробностях осведомил Алину Алексеевну о всех своих семейных обстоятельствах и, узнав, что она работает в школе, конкретно уже остановился на школьных делах своих детей. Методично дав оценку профпригодности всем учителям по списку (вернее по расписанию занятий двоих своих детей), авиапассажир с ярко выраженным синдромом аэрофобии (и вполне вероятно другими фобиями, латентно завуалированными под критический ум), наконец задал вежливо улыбающейся всю дорогу Алине Алексеевне вопрос в лоб: «Скажите, вот почему все учителя, как учителя, – задают домашнее задание, спрашивают урок, потом объясняют новую тему, и так далее..... Почему, если это английский язык, то сразу начинаются песни, пляски, игры на уроке? Почему нельзя нормально, как на других уроках, спокойно объяснить новый материал, задать задание, на следующий день проверить, время от времени – диктант, изложение, самостоятельная работа, контрольная работа..... Почему вместо всего этого – песни и пляски на уроке? Как с этим бороться? Что за халтура? Лоботрясы, не учителя!» И здесь, как я поняла, Алине Алексеевне удалось, наконец, вставить своё слово. Воспроизвожу ‘золотые слова’ коллеги: «Ну, так это если крупно повезёт с учителем, тогда будут песни-пляски-игры на уроке английского языка!» Не знаю, какой была реакция придурошного авиа соседа Алины Алексеевны, но реакция Алсанны была бурной:

– Прекрасно! Замечательные слова! Давайте они станут эпиграфом к нашей секции сегодня. Итак: «Это если крупно повезёт с учителем, тогда будут песни-пляски-игры на уроке английского языка!» Ну что ж. Сегодня слово возьмёт Елена Давыдовна Гладышевская, она у нас отвечает за психологию преподавания, поскольку ближе всех отстоит от этой самой психологии в силу семейных обстоятельств.

– Алсанна, не пугайте студентов, а то они подумают, что я из неблагополучной семьи, или у меня муж психопат-шизофренник, а он всего лишь доцент и преподаватель факультета психологии. Так вот. Алина Алексеевна, спасибо за прекрасный рассказ. К сожалению, в массовом сознании так и заложено: песни и пляски на уроке – учительская некомпетентность и халтура. Ну, если речь идёт о каком-нибудь другом предмете – да, согласна, может, и не совсем уместно, хотя расширять рамки устоявшихся форм никогда и никому не вредно. Но это не наш бизнес, что называется. Пусть математики с историками думают на эту тему сами. А мы будем говорить об иностранном языке, об обучении иностранному языку. И это абсолютно особый предмет, выбивающийся из линейки всех других уважаемых и любимых всем сердцем предметов. Почему? Потому что язык (в отличие от всяких других знаний и умений) находится в таких глубинах сознания и подсознания, что глубже уже некуда. Ведь язык – это даже не знание, не навыки, это что-то еще гораздо более глубинное, что определяет нашу личность, является частью нашего сознания. Поэтому здесь я бы прочертила очень чёткую грань, между преподаванием языка и преподаванием других предметов.

– И даже преподаванием русского языка?

– Да. Послушайте, в русской школе русскому языку не обучают. Его уже изучили давным давно в глубоком детстве. В школе учат грамматике, правописанию, нормам русского языка. А это уже знания. А на уроке иностранного языка мы преподаём (а они учат) именно язык. Да, параллельно мы тоже обучаем грамматике, правописанию, нормам и прочее. Но это уже дополнение. Главное, мы учим говорить на иностранном языке и понимать его. Повторю. На уроке русского языка говорить не учат. Там учат говорить правильно, красиво, литературно. Говорить по-русски уже все умеют. А мы учим говорить. Чувствуете разницу?

– Да.

– И вот здесь и проходит та самая граница, о существовании которой я пытаюсь вам донести. Так вот этот момент ‘говорить’ – процесс порождения речи – тончайший, сложнейший, не совсем нам понятный (нам – это преподавателям, психологам, учёным), глубоко индивидуальный психологический феномен, и относится он к каким-то высшим сферам работы мозга. Что мы знаем об этом? Очень мало.... Нас туда не особо пускают.... Знаем, что основную работу по обработке, сортировке и поиску языкового материала мозг берёт на себя. То есть делает за нас очень многое сам. И наша задача: первое, ему не мешать, а второе, по возможности помогать. При этом учитывая, что да, закономерности восприятия существуют, но они колоссально разнообразны и невообразимо индивидуальны.

– В связи с этим всем ‘богачеством’ что нам, бедным учителям иностранного языка, делать?

– Резонный вопрос. Ну я уже сказала. Вот формула: помогать (мозгу), не мешая. И помнить главное. Мы работаем зачастую с подсознанием. Это очень сложно. Именно поэтому на факультетах иностранных языков психологию обучения и методику читают несопоставимо дольше, чем на других факультетах. С сознанием работать легче. Во всяком случае понятней. Чтобы работать с подсознанием, нужен или талант или глубокие знания, а лучше – то и другое.

– Короче, это искусство.

– Ну да. Я это имела в виду, но стеснялась сказать.....

– Скромница Вы наша!

– На чём же нам основываться?

– На эмпирическом опыте…

– Как Ленин учил?

– Ну да. В общем и целом, как Ленин учил.... а кроме шуток – да! Всё время нужно наблюдать, экспериментировать и делать выводы – как оно там всё работает, и какие методы лучше всего способствуют этому.

– Но экспериментировать без фанатизма!

– Вот именно, Алсанна. Мы должны понять, что мозг наш так универсален, что способен изучить язык без всякого преподавателя. Лучший преподаватель – языковая среда. Все остальное мозг сам сделает. Лучший пример – то, как дети усваивают родной язык. Без всяких учителей в два года разбираются со всеми спряжениями, склонениями, временами и прочее. И заметьте: фактически никаких интеллектуальных усилий к этому не прилагают.

– Да, но у нас нет языковой среды, и к нам поступают на обучение уже не младенцы.

– Да. Смотрите в корень. Эти два обстоятельства осложняют задачу. К тому же, первый (родной) язык – он особый. Для него уже есть одна заготовленная матрица, куда всё вкладывается моментально. Со вторым и далее языками – посложнее. Матрицу (дополнительную) приходится конструировать самим. Именно поэтому нам и требуется время от времени включать и мозг – чтобы объяснить грамматику, например. Но большая часть времени все-таки должна проходить в зоне, естественной для восприятия языка, – максимально оторванной от осмысленного словотворения. Человек в первую очередь думает о том, ЧТО надо сказать. А КАК сказать – должен сработать автомат (ну, за исключением каких-то особых случаев). Если бы мы думали о каждом слове, мы бы давно с вами с ума сошли..... Язык находится глубже. Тогда им можно без проблем пользоваться. Тогда это наш надёжный инструмент познания мира, коммуникации, самовыражения, созидания, творчества и прочее, прочее. И наша с вами задача его туда поместить. Туда – откуда его легко извлечь. И это не просто.