Мидлштейны - Джеми Аттенберг Страница 12

— Я просто ищу хорошую женщину, — ответил Ричард.

Это было не совсем так, но ближе к правде, чем то, что предлагала она.

— А может, я как раз она и есть, — сказала Трейси.

Последние остатки ее кокетства улетучились — она пришла сюда не оправдываться, а рекламировать свои достоинства.

Принесли стейки, мясо было превосходное. Половину своей порции Трейси забрала домой в бумажном пакете, который после, на парковке, держала, прижав к груди. Поцелуй в щеку. Шепот. Если что, ты знаешь, как меня найти.

* * *

Он смотрел на листок с телефонным номером и думал, не позвонить ли ей после такого дня, после такого месяца, года и в целом — жизни. Джилл ушла в слезах, спасибо, хоть сразу не разрыдалась. Пару часов спустя Ричард встретился с дочерью. Они не виделись с тех пор, как он ушел от жены, только раз поговорили по телефону. Дети встали на сторону матери, а ему объявили бойкот. Бенни держался холоднее, чем Робин. Неудивительно. Его жена, взвинченная маньячка, маленькая мисс Чопорность, пришла в ярость, услышав о разводе, будто раньше никто не разводился, будто бы она знала все о семье и браке, будто ее поставили судить, что правильно, а что нет, и это не она забрюхатела, едва окончив университет. Пусть радуется, что сидит на чужой шее с тех самых пор, как встретила его сына. А он, Ричард, справится. Нечего ей судить его поступки.

— Она не хочет, чтобы ты к нам приходил, — сухо сказал Бенни по телефону. — Ты мой отец, я дал ей понять, что не перестану с тобой общаться. Подождем, когда она успокоится.

Мидлштейна потрясло известие о том, что он не сможет видеться с любимыми внуками. Такого он представить не мог. Он думал, все поймут, что жить с этой женщиной у него больше нет сил. Ведь все знали, какие муки он терпит. Могли бы его понять. Однако никто не понял. С ним обошлись, будто он преступник, будто он кого-то убил, тогда как это его супруга, Эди, убивала себя и тянула его за собой в могилу.

С дочерью разговор пошел чуть лучше, но для начала ей нужно было выплеснуть злость. Она с рождения так себя вела — сначала визжала и ревела, мало-помалу скатываясь в некое подобие спокойствия. Ричард ее не понимал. Да и так уж ли это необходимо? Его отец тоже не понимал сына. Почему люди хотят, чтобы с ними цацкались? Почему нельзя просто принять тот факт, что он ушел от жены, и с уважением отнестись к его решению? Почему он должен перед всеми оправдываться?

А такое впечатление, что в последнее время он только и делает, что оправдывается. «Я не должен тебе ничего объяснять», — вот что он хотел сказать дочери. До сих пор он так и говорил, и — неважно, соглашалась она или нет, — всегда поступал по-своему. Теперь все изменилось. Он не мог обойтись без Робин. Почему? Потому что иначе останется один. Потому что она заступится за него перед Бенни, и тогда сноха разрешит увидеть внуков. И пусть Ричард не обязан давать ей отчет (ведь она — его дочь и должна молча слушать), ему все-таки хотелось узнать, ненавидит она его или нет, потому что иначе он не смог бы спокойно уснуть. Теперь по вечерам Ричард принимал снотворное и даже иногда запивал его виски. А что будет дальше? Поначалу Мидлштейн думал, что плохо спит из-за белья. Простыни комкались, матрас был жестким. Ричард уже не знал, на что бы свалить бессонницу, но видеть причину в себе упорно отказывался.

Они решили поужинать в тайском ресторанчике неподалеку от железнодорожной станции. Робин — его худенькая (а может, и болезненно худая, ведь в детстве она была пышкой), вспыльчивая, умная девочка — принялась читать нотации:

— Мама умирает, буквально гробит себя, а ты ее бросил, будто вы чужие и ее жизнь ничего не стоит.

Ричард в миллионный раз подумал, что глаза у нее материнские — черные, сверкающие гневом бусины. При виде этих знакомых глаз у Ричарда сжалось сердце. Он больше двух месяцев не видел никого из родных.

— А как насчет меня? — спросил Мидлштейн.

Он с трудом удержался, чтобы не грохнуть кулаком по столу, чувствуя, что без дополнительных знаков препинания донести свою точку зрения не выйдет. Демонстрация физической силы иногда бывала очень кстати. Однажды, ругаясь с Эди, он пробил дыру в стене гаража, но это случилось давно, когда он еще не сдался, еще горел желанием показать ей, кто тут главный.

— Моя жизнь чего-нибудь стоит? Разве я не имею права на счастье?

— Конечно, имеешь, — ответила Робин, и ему показалось, что дочь немного смягчилась. — Как и все мы.

Почти улыбнулась? Улыбка тут же исчезла.

— Но это жизнь, и… поверить не могу, что приходится тебе объяснять, ведь ты — мой отец. По-моему, ты должен понимать такие вещи. — Робин скривилась, будто ее вот-вот стошнит, потом взяла себя в руки. — Ты имеешь право на счастье, да. Однако не все в жизни просто! И в трудные времена, хотя к чему тут избитые фразы, и так все ясно, — в трудные времена, когда становится совсем тяжко, близких бросать нельзя. Особенно женщину, с которой прожил сорок лет. Папа, она ведь твоя жена! Жена!

Он вдруг понял, что никогда еще не ужинал с дочкой наедине. Раз в пару месяцев Робин встречалась с матерью. Прежде ему в голову не приходило взять телефон и куда-нибудь ее пригласить. (Он вообще когда-нибудь звонил ей сам? Вряд ли. Кажется, с Робин все время созванивалась Эди, а потом, в самом конце, давала ему трубку. Он бурчал пару слов про свою работу, дочь притворялась, будто ей интересно, и оба тут же забывали о разговоре. Все важные новости передавала ему жена.) Вот и все, что ему теперь осталось — ужины в заштатных этнических ресторанчиках, под огромной фотографией какого-нибудь водопада, низ которой забрызган кетчупом.

— Я хочу задать один вопрос, папа, очень серьезный.

Робин сидела, пощипывая венку на тонкой сильной руке. Как гадко. Ну какому парню такое понравится? Впрочем, вопрос о ее замужестве его уже не касался. Может, в один прекрасный день она и найдет себе жениха, но Мидлштейн больше ей слова не скажет.

Дочь подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Как думаешь, мама бы так поступила? Бросила бы тебя в беде?

— Она давно меня бросила, — ответил Ричард.

Неважно, что там думали Робин, Бенни и этот генерал в юбке, его женушка, — он говорил чистую правду.

— Когда?

— Сто лет назад.

Никаких обсуждений. Не хватало еще раскрывать дочери всю подноготную. И ужин принесли. Разве нельзя поесть без скандала? Однако Ричард все-таки добился от Робин обещания встретиться с ним еще и, по возможности, замолвить за него словечко перед Бенни. Мидлштейн тешил себя надеждой, что смог ее убедить и теперь дочка ненавидит его чуть меньше, но иллюзия развеялась, когда они вышли на парковку. Он спросил:

— Как мама?

Робин взглянула на него так, будто хочет убить, оторвать ему голову своими сильными жилистыми руками.

— А ты как думаешь? — сказала она и, даже не обняв отца на прощанье, зашагала по мартовскому холоду к станции. Тощая, разгневанная, злая, полная молодости и жизни.