Неспящий Мадрид - Грегуар Поле Страница 12

— А в округе что новенького?

— Ничего, ничего, вот в шестьдесят пятом доме ночью был пожар.

— Вчера?

— Да. Пожарные и все такое.

— Дом сгорел?

— Нет. Но я слышал взрыв.

— А пожарные? Что они делали?

— Ничего, уехали. Без сирены.

В башмак Моцарта попал камешек, он трясет ногой, продолжая постукивать ладонью по фонарю, и рассказывает в своей бессвязной манере о выходках хозяина, как водится, пьяного, — «Жена его достала?» — спрашивает журналист; Моцарт пожимает плечами, — который швырнул на пол бутылку вчера вечером и пригрозил всех уволить.

Летисия отвернулась и смотрит с некоторым нетерпением на другую сторону улицы, на витрины на первом этаже дома 67. Они ярко освещены, это магазин постельного белья. На рекламном фото в глубине магазина темноволосый красавец с прямоугольным лбом, в мягком банном халате, катит столик на колесах своей, надо полагать, супруге, не уместившейся на снимке, и смотрит на нее влюбленными глазами. «„Линогар“ сама нежность». Она как-то позировала для «Линогара». Супругой, будь фото побольше и подороже, могла бы быть кто знает? — и она. Рядом большой обувной магазин, в котором она бывала, там все розовое и белое, а цены бешеные. Розовый ковер, розовые обувные коробки, сложенные в архитектурные сооружения, белые стены в крупную розовую клетку. Продавцы и продавщицы, насколько она помнит, тоже в розовых костюмах или розовых галстуках. Остроносые лодочки, которые она там купила, так и лежат в коробке в маленькой прачечной родительской квартиры — она их ни разу не надевала.

Над витриной, на четвертом этаже дома 67, у окна своей квартирки Филипп Куврер безучастно курит сигарету и смотрит, как это часто бывает, на Моцарта, на загадочного, трогательного Моцарта, а сегодня вечером еще и на роскошную зелено-черную спортивную машину. «Лотус», кажется. Ее он тоже видел здесь часто.

Филипп Куврер небрежно облокотился о подоконник и, бессознательно подражая хореографической нервозности Моцарта, постукивает по ковру носком тапка. Поклонник Генри Джеймса и Дэвида Нивена [32], он часто проводит вечер, когда бывает дома, в халате, наброшенном поверх уличной одежды, и в мягких тапках.

Слышен привычный звук спускаемой воды, вслед за ним раздаются невыносимо пронзительные завывания в трубах, и, открыв тонкую дверь, отделяющую маленькую гостиную от крошечной ванной комнаты — все здесь тесновато, мелковато и все — обещание роскоши, в которой Филипп мечтает когда-нибудь жить, — нежданный гость вновь появляется перед Филиппом Куврером, усаживается на диван, и молодые люди продолжают прерванный разговор.

— А вообще, ты хорошо знаешь Мадрид?

— Да не так чтобы.

— Хочешь что-нибудь выпить? Только выбор у меня невелик: пиво, бренди, со льдом или без. Или вода из-под крана, но ее пить невозможно.

— Пива, спасибо.

Филипп выбрасывает окурок в окно и, сделав два шага, оказывается в кухоньке. Присев перед открытым холодильником, он делает над собой усилие — как-никак писатель — и мысленно описывает персонажа, который ждет его в гостиной. Восемнадцать лет. Выглядит на двадцать пять. Очень юное, что правда то правда, это лицо, щеки, стремительно заливающиеся краской, улыбка, нередко смущенная и быстро гаснущая, явно недавняя растительность на подбородке, но две очень четкие морщинки пересекают лоб под чащей светлых волос, и две складочки залегли по обеим сторонам носа, словно от мучительной гримасы усилия и решимости. Светло-голубые глаза смотрят как бы издалека, сурово и пристально, кажется, будто опустившиеся веки этот взгляд никогда не скроют. Руки тоже довольно необычные: еще мальчишечьи, ногти в белых пятнышках, как у тех, кто пьет много молока, короткие пальцы, приплюснутые фаланги, широкие ладони, но мускулистые, точно у скульптора-монументалиста.

Вот эта рука берет протянутую Филиппом бутылку пива. Они чокаются. Хулиан, закинув ногу на ногу, придерживает между пяткой и краем дивана свой рюкзак из бежевого полотна.

— Ты читал Гойтисоло?

Хулиан поднимает брови.

— Хуан, Хуан Гойтисоло.

— Нет, не читал. Это писатель?

— Да, испанский писатель. Потому-то я и здесь: мне дали стипендию, чтобы работать над его творчеством. Но короче. Я говорю тебе о нем потому, что одна из лучших его книг называется твоим именем: «Возмездие графа дона Хулиана». Читать обязательно.

— Ага.

— Да, это исторический дон Хулиан, тот, кто продал Испанию маврам Тарика ибн Зияда и дал толчок арабскому нашествию в семьсот одиннадцатом году.

Взгляд Хулиана суров.

— Гойтисоло опубликовал книгу в семидесятом, это тоже своего рода нашествие и разрушение кастильской культуры и языка литературой. Очень сильно, но сегодня, со временем, в этом видится только литературная и поэтическая энергия, этакая барочная бомба, это гениально, тебе надо прочесть, она есть у меня тут…

Филиппу достаточно повернуться на табурете, чтобы дотянуться до книжного шкафа, квартира так мала, что все в ней находится в пределах досягаемости для человека, пребывающего в одной точке. (Лучше всего для морального здоровья эту точку так и не найти. В сущности, между приличной квартирой и квартирой мадридской такая же разница, как между теннисным кортом и площадкой для бадминтона.) Теперь Филипп вспомнил, что «Добродетели одинокой птицы» по-глупому уплыли сегодня днем, и если его великодушная готовность давать почитать книги тогда была хотя бы оправдана прелестью девушки в полосатом топике, то это уж точно не относится к внуку Кармен Риеро, который выказал так мало энтузиазма, что возьмет книгу только из вежливости, вряд ли ее прочтет и, забыв в своих вещах, увезет домой после короткого пребывания в бабушкиной квартире. И Филипп не берет книгу с полки, а лишь указывает на нее пальцем:

— Вот она. Найдешь в любом книжном. Обычно там они есть.

Хулиан молчит. Филипп, чуточку смущенный, смотрит в черное стекло, на темные окна дома напротив.

В «лотусе» Летисия все больше нервничает. Она включает радио. Федерико понимает, что лучше бы свернуть болтовню с Моцартом, чтобы не рухнули его планы насчет белокурой пассажирки. Но у него есть любовница и виды еще на одну. Впрочем, и сумочка «Лоншан» его уже разочаровала. И он продолжает болтать:

— Говоришь полицейские? Они в форме?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь, что они полицейские?

— Толстый достал свою полицейскую карточку, когда проверял мои документы, седьмого в девять вечера. Я его узнал.

Федерико оборачивается к Летисии с медоточивой улыбкой:

— Ну и память у этого малого… Ты видела «Человека дождя»?

Летисия ищет волну, на которой передавали бы оперу. Такой нет.