Шкурка бабочки - Сергей Юрьевич Кузнецов Страница 12

В офисе Ксения как всегда взяла лист заказов и корреспонденцию, и только потом ледяным голосом спросила, у себя ли генеральный директор. Димочка, невысокий, лысоватый мужчина средних лет, удивленно посмотрел на нее сквозь очки и спросил, зачем ей генеральный. Мне надо, сказала Ксения так, что он тут же провел ее через весь офис к приемной.

– Галочка, – сказал он секретарше, – вот девочка-курьер хочет поговорить с Аркадием Павловичем, я уж не знаю о чем.

– Аркадий Павлович занят, – сказала Галочка, не отрывая глаз от монитора.

– Я на минуту, – сказала Ксения и открыла дверь в кабинет.

Через пять минут Димочка, заливаясь краской, стоял перед генеральным. Губы его тряслись, глаза под стеклами очков набухали слезами.

– Она сама… – пролепетал он.

– Мудак, – прошипел Аркадий Павлович, – она же несовершеннолетняя! Это же статья! Даже если она сама!

Ксения рассчитала все правильно: люди старшего поколения не знали, что такое возраст согласия.

– Мы готовы заплатить компенсацию, – сказал Аркадий Павлович, – я вычту у него из зарплаты столько, сколько вы сочтете нужным.

– Я не уверена, что готова говорить о компенсации, – сказала Ксения. – Когда девушка берет деньги за то, что мужчина занимался с нею сексом, это больше напоминает проституцию, чем компенсацию. Я бы хотела только, чтобы моя коллега получила то, что заработала. По возможности не заходя в офис.

Через десять минут Ксения выходила из офиса с сотней долларов Марининой зарплаты.

– Вот видишь, – сказала она подруге, – ты даже на три дня меньше меня отработала.

Впрочем, следующий день оказался последним рабочим днем и для самой Ксении. Первый же клиент, к которому она пришла, заметил, что пакет вскрыт. Внутри не было ничего, кроме одного письма – а ему должны были принести еще и небольшую сумму денег. Долларов триста пятьдесят, ничего серьезного, сейчас все выясним, сказал он растерянной Ксении, набирая номер конторы. Разумеется, Димочка клялся, что дал Ксении целый конверт и деньги лежали внутри. В том же кабинете генерального начальник взял у Ксении реванш.

– Они начинают с шантажа, а переходят к воровству, – сказал он.

Даже если Аркадий Павлович понимал, что произошло, он не счел нужным ничего сделать. Сошлись на компромиссе: они считают, что Ксения потеряла деньги, поэтому они тоже не будут обращаться в милицию (Димочка не сдержал улыбки при слове «тоже»), не будут также просить Ксению компенсировать потери, понимая, что она еще девочка и денег у нее толком нет, мы же не звери какие-нибудь, правда, Ксюша? Но, разумеется, о дальнейшей работе не может быть и речи, так же как и о зарплате за июнь.

Ксения понимала, что ее подставили. Взрослые богатые люди показали девочке ее место. Еще бы! Какая-то шмакодявка будет качать тут права! Вот тебе права, вот тебе триста пятьдесят у.е., вот тебе наша неземная доброта, мы тоже не будем обращаться в милицию! На всю жизнь Ксения запомнила этот урок: нельзя позволить себе расслабляться даже на самой простой работе. Доверять можно только самым близким друзьям.

Сухими глазами она весь вечер смотрела в телевизор, повторяла слезами горю не поможешь. Плакать, как говорит мама, это признать себя беспомощной, признать свое поражение, а ты должна бороться. Да, девочки не плачут, надо что-то придумать, повторяла Ксения, но все равно не сказала Маринке, что ее уволили, не заплатив денег. Не потому, что боялась ее сочувствия – просто Маринка предложила бы поделить деньги на двоих, а брать у нее Ксения не хотела. Достаточно того, что Маринку изнасиловали. Ксения ничего не сказала, даже когда Марина позвонила и призналась, что с первого июля решила снова выйти на работу, потому что Димочка позвонил и извинился, пообещав, что больше подобного не повторится. Впрочем, Маринкин голос знакомо вибрировал от возбуждения, и Ксения подумала, что нечто подобное вполне может и повториться. В конце концов, сказала Марина, это было даже интересно, у меня еще никогда не было мужчин настолько старше меня. Ну и ладно, сказала себе Ксения. Значит, я была дура. Значит, не надо было во все это лезть. Сами бы разобрались. Она немного обиделась на Маринку, но обида эта была слабой, чувствовалась как сквозь войлок или, точнее, сквозь кокон, все туже обволакивающий Ксению.

Сидеть дома одной, не думать о Маринке, смотреть телевизор, читать книжки. Все не так, все валится из рук, все неправильно: ты сама виновата, во всем сама виновата. Месяц потратила зря. Денег не заработала и, похоже, не заработаешь. Полезла спасать Марину, которая сама прекрасно справилась. Забыла, что должна думать прежде всего – о маме. Что скажешь, когда мама вернется из Греции? Сутками не открывать занавесок, не переодеваться, не выходить на улицу, в одной майке слоняться по квартире, курить найденную в мамином столе траву, плавать в обжигающе горячей ванне, пить черный кофе и чувствовать, что квартира наполнена серыми нитями паутины… опутывают тело, свиваются в кокон, катышками тащатся по паркету, словно ядро каторжника. Ты никогда ничего не достигнешь. Ты не можешь работать даже курьером. Ты ни на что не годишься.

Ты пробовала мастурбировать, но это помогало ненадолго. Тогда ты еще обходилась без дополнительных приспособлений, хватало фантазий. С детства нравилось воображать себя принцессой, похищенной жестокими разбойниками, или юной леди, проданной в гарем султану. Вычурность этих картин стала немного раздражать с возрастом, так что постепенно декорации потеряли свое великолепие, и все свелось к взаимодействию двух-трех тел, веревок, кляпа и кнута. Воображаемая мука лучше мыслей о том, что скажет мама, когда наконец вернется: боль и стыд те же, что и наяву, но в темных подземельях фантазий из них, словно в алхимической реторте, выплавлялось наслаждение. Оно накатывало теплой волной и отступало, оставив на прибрежном берегу обрывки мыслей, осколки образов, отчаяние столь плотное, что, кажется, его можно потрогать еще влажными пальцами.

Отчаяние? Нет, не отчаяние – тоска, концентрированная тоска, удушье, неумолчный шум в ушах, ток собственной крови, тьма, тьма, темное облако виснет на складках одежды, цепляется за выпуклости лица, за прилипшие ко лбу волосы, за обкусанные пальцы.

Однажды утром ты проснулась в луже крови. Подумала было, что началась менструация, но тут же поняла, что, засыпая, взяла в кровать нож и изрезала внутреннюю поверхность бедер. Ты ничего не помнила, ни в этот раз, ни в другие. По счастью, порезы были неглубокие, нож не задел ни одной вены, но ты испугалась.

Надо было сделать хотя бы что-то – и ты заставила себя выйти на улицу. В газетном киоске ты купила «Мегаполис-эксперсс» и случайная статья подсказала тебе ответ на вопрос «как быть?». Ты позвонила Маринке и уже через неделю познакомилась со своим первым любовником-доминантом. Его звали Никита – и тело до сих пор отзывается на это имя, хотя прошло уже восемь лет, Никита далеко, а все остальные товарищи по играм тоже не могут утешить. Ты убираешь в шкаф свои игрушки и говоришь, что завтра обязательно после работы пойдешь куда-нибудь в гости, просто чтобы не сидеть дома одной. Пойдешь в гости, там напьешься, вернешься – и сразу уснешь.