Парень с соседней могилы - Катарина Масетти Страница 12

Внезапно она взяла мою покалеченную руку и нежно прикусила пустые костяшки. Я остолбенел.

— А теперь пойдем ко мне, — сказала она.

Так мы очутились в ее бело-бежевой квартире.

Как это было, мне не забыть до гробовой доски.

Библиотекарша отперла дверь, швырнула сумку с купальными вещами в один угол, пальто — в другой, обернулась ко мне, сорвала с себя голубую майку и застыла, склонив голову набок.

Я стал выпутываться из джинсов, но все же успел зыркнуть глазами по сторонам… И обомлел: мы как будто раздевались в библиотеке.

— Слушай, твои книжные полки давят мне на психику! — вякнул я.

— Такого я еще не слышала! — засмеялась она и опять потянула в рот мои костяшки.

И мы с ней ринулись трахаться — раз… другой… третий… Вроде без затей, но остановиться было так же сложно, как задержать разогнавшийся до двухсот километров скоростной поезд.

В третий раз я шепнул ей на ухо:

— Мы теперь как две собаки, которые не могут оторваться друг от друга, пока их не окатят из ведра!

В таком сросшемся виде мы попробовали передвигаться по квартире. Библиотекарша поджарила яичницу с колбасой, а я стоял сзади и не отпускал ее. Она и передником обвязала нас обоих, прихватив свой живот и мой зад.

Потом мы залезли в ванную и приняли душ — в виде восьминогого доисторического чудовища.

Мы даже хотели обмотаться вместе простыней и сходить в киоск за вечерней газетой — пускай народ бросается врассыпную. Кое-как потренировавшись в иноходи, мы уже начали прилаживать простыню, но тут библиотекарша вдруг закатила глаза и повалилась на коврик в прихожей… И понесла какую-то хрень про красные пятна на груди. Я ничего не понял.

В кои-то веки мне не надо было смотреть на часы: я договорился с Бенгтом-Йораном, что вечером коров подоит он. Надо было, однако, подумать и про завтрашний день, а коль скоро о расставании не могло быть речи, я пригласил библиотекаршу к себе.

Когда мы слились в четвертый раз, я успел прочувствовать, как она сжимает мой банан внутри. У нее там были мышцы не хуже, чем в ладонях какой-нибудь девахи с летнего выпаса. Я ей это без обиняков и выложил.

Она потерлась носом об мой нос.

— Может, я тоже научусь доить? — пробормотала она.

Кто-то становится от любви голубкой

кто-то — газелью павлином кошкой

а кем стала я —

дрожащая мокрая прозрачная?

Твоей ушастой медузой?

Мы с Эрьяном читали вместе «Радости любви», умащивали друг друга маслами и пробовали самые разные позы, даже такую странную, как «крендель», тем не менее оргазм я много раз имитировала. Честно скажу, не для того, чтобы доставить удовольствие Эрьяну, — просто иногда я уже больше не могла, а он не хотел сдаваться, пока не достигнет желаемого результата. Он и в научном плане был такой: выдвинет гипотезу и не отступит, пока не докажет ее.

Кстати, он где-то вычитал, что после оргазма у женщин появляются на груди красные пятна, и, если со мной этого не происходило, в раздражении хмурил лоб и едва ли не готов был начать все сначала. Я пыталась вывернуться, указывая на недостаток у меня пигмента, но тогда он заводил целую лекцию об отличии пигментации от нервного возбуждения… и я в изнеможении засыпала.

Я считала, мне не хватает чувственности.

Оказывается, я была не права.

Выйдя из женской раздевалки и оглядев посетителей бассейна, я не сразу обнаружила своего Лесовладельца. Я ведь искала медвежью походку и неизменную кепку с наушниками… А он оказался совсем рядом — в прокатных плавках, узкий в бедрах и широкий в плечах, с мускулистыми руками и набухшими венами. Лицо и руки — коричневые от солнца и ветра, остальное тело — белоснежное. Мокрые пепельные волосы сменили цвет на золотистый и стали виться.

Когда я в кафе погладила его по икре, он со смущенной улыбкой прикрылся полотенцем. Это не ускользнуло от меня.

Мои яичники затрепыхались, я просто начала сходить с ума, так мне хотелось поскорей затащить его домой.

Вне всякого сомнения, в тот день по моему адресу проводила время с мужчиной я, Дезире Валлин. Я хочу сказать, у меня был тот же личный номер, те же водительские права и те же родинки, что с утра. Но человеком я была совершенно другим. Возможно, произошло раздвоение личности — о таких случаях рассказывают в воскресных приложениях к газетам.

Этот мужчина не просто вскружил мне голову. Он долго отвинчивал ее, и в конце концов голова снялась с плеч, превратившись в воздушный шарик, который я держала за веревочку, пока мое тело час за часом извивалось и барахталось внизу. На миг я даже с грустью вспомнила Эрьяна — когда пошла красными пятнами.

Читать о разных стадиях любовного акта мне скучно. Его везде описывают примерно одинаково. Зато собственное участие в нем потянет на девять баллов по шкале Рихтера: стоит лишь подумать, и я уже завелась снова.

К вечеру физиономии у нас покраснели и распухли, кое-какие места оказались стерты в кровь. Тут мой Лесовладелец объявил, что я должна ехать к нему.

Я кинула в сумку зубную щетку и шампунь. Ночную рубашку брать не стала. Зато надела деньрожденную кепку.

Машина у Лесовладельца была неудобная, тем более что она отчасти служила ему для перевозки грузов и мне пришлось переложить полтонны железяк, чтобы втиснуться на сиденье рядом с водителем. По дороге мы остановились у бензоколонки и купили там сыр и французский батон. Лесовладелец неопределенно махнул рукой в сторону киоска с презервативами, но я нарисовала на запотевшем стекле спираль: она по-прежнему стоит во мне… на память от Эрьяна.

До усадьбы мы добрались в кромешной тьме, и я не могла разглядеть, что там вокруг. Но деревенские запахи внушали спокойствие, а дом был большой, старинный, привычного темно-красного цвета. Подтолкнув меня через порог в переднюю, Лесовладелец умчался в коровник с вечерним обходом.

В доме тоже пахло по-деревенеки — честно сказать, довольно неприятно. Кислым молоком, плесенью и мокрой псиной.

Итак, мое знакомство с усадьбой происходило в одиночестве. К сожалению… потому что мне очень нужна была его рука — сухая и теплая левая рука, на которой недостает двух пальцев. Мне нужно было за что-то ухватиться, потому что все кругом говорило: здесь живет владелец вульгарного кладбищенского памятника.

Осмотр я начала с кухни. На потолке висела лампа дневного света с прилипшими к ней дохлыми мухами. Стены были синевато-серые… явно ни разу не крашенные за последние пятьдесят лет. Они тоже были засижены мухами, а свободное от мушиных меток пространство занимали вышивки с изображением котят, синиц и красных избушек, а также ядовито-оранжевых цветов в коричневых корзинах, некоторые с изречениями типа: «Покой и счастье нас будут радовать, коль станем мы за порядок ратовать». На окне выстроились горшки с цветами — не более живыми, чем бессмертники в черной вазе пятидесятых годов. Деревянная кушетка, покрытая грязным самодельным половичком, замызганное полотенце для посуды, стулья с цветастыми коричневыми подушками. На холодильнике (таком старом, что он не был встроен и имел закругленный верх) стояли фарфоровый башмак с синей матерчатой розой и совершенно выцветшая — едва ли не прозрачная — пластмассовая кошка. Я положила сыр в холодильник, где было почти пусто и пахло компостом, и нерешительно прошла в ближайшую комнату.