Учитель-психопат - Евгений Свинаренко Страница 12

— Мое дело предложить, Ваше дело отказаться. Не хотите, как хотите.

Завуч вошла в школу. Готов ринулся за ней, крича и размахивая руками:

— Да, не хочу! И не потому, что мне лень или из принципа. Просто это дебилизм. Вот, будут старшеклассники кривляться на сцене, бегать и орать как потерпевшие.

— Рудольф Вениаминович, мы закончили этот разговор.

— Разговор только начался и будет продолжаться. Знаете, что меня больше всего бесит в КВН? Не знаете? Я скажу. Конкурс «Разминка», будь он не ладен. А еще, когда после конкурса «Домашнее задание» выходит вся команда и поет глупую несмешную песню. Традиция, понимаешь. Или еще хлеще: «Приветствие». Ой, я сейчас заплачу. Пооригинальней ничего нельзя придумать?

— Вот и придумайте, если есть идеи. Зачем напрасно воздух сотрясать.

— Когда говорю я, воздух в любом случае напрасно не сотрясается. А вот если пернуть громко, тогда…

— Что Вы такое говорите, — качая головой, возмутилась Сафронова.

— А что такое? Все естественное не без образа. Лучше послушайте, какую я сценку измыслил.

— Так…

— Звучит марш Мендельсона. В свадебных нарядах выходят шесть человек попарно. Слева два гея, по центру гетеросексуальная пара, справа лесбиянки. Между пар шныряет Карлсон, который живет в подвале. Его движения напоминают стробоскопический эффект. К Карлсону подкатывает «новый русский», с распальцовкой, в бордовом пиджаке и золотой цепью на шее. «Новый русский» говорит: «А ты, типа, кто?», а пузан с пропеллером отвечает: «Я, типа, Карлсон, который живет в подвале». Гаснет свет, звучит вой сирены. Свет включают: все голые. Три девушки стоят в ряд, широко расставив ноги, и держат за поводки гавкающих и стоящих на четвереньках двух геев и одного гетеросексуала. У голого Карлсона на шее золотая цепь, у обнаженного «нового русского» на голове крутится пропеллер. Немая сцена. Девушки начинают визжать. Ха-ха-ха!

— Вам лечиться надо, Рудольф Вениаминович.

— Вы не понимаете, это же смешно!

— Зря я к Вам обратилась.

— Ой, ой, ой, можно подумать!

Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.

Селезнева зевала, широко раскрывая рот. Житных и Ермакова шептались, перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить завуча с днем рождения, но не застал.

Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.

— Ой, тоска-а-а, — провыл Готов.

— Что же Вам тоскливо? — оторвалась от книги Холодова. Ее лицо сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.

— То и тоскливо, что тоска.

— Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, — с видом знатока сказала Холодова.

Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на школьного психолога, покачал головой, цокнул языком.

— Бедная Вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?

Холодова в недоумении захлопала глазами.

— Чем Вы здесь занимаетесь? Я, например, историю преподаю. Вот Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А Вы? Непонятно.

— Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…

— Ой, не надо, не надо. Если б Макаренко узнал, как Вы тут преподаете, держу пари, он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг своей оси, но и по-разному. Думаете, никто не видит, с какой кислой миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен этот мир. Большее, на что Вы способны — это провести бесполезный тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз перестройки, то и без теста видно, что он флегматик, нытик, сопливый меланхолик.

— У Вас завышенная самооценка, господин Готов, — парировала Холодова, — это свойственно людям Вашего типа.

— Какого типа? — ухмыльнувшись, сказал Готов. — Давайте, приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией для морально неустойчивых людей.

— Таких, как Вы, — нашлась Холодова и обрадовалась находке.

— Что с Вами разговаривать, — махнул рукой Готов, — ы-ы-ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне, психолог.

В учительскую в слезах ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.

Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:

— Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…

— Аня, Аня, что случилось? — засуетилась Холодова.

Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:

— Я им по-человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет, как не знаю кто… Я что, с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…

Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.

— Аня, Анечка, успокойся, — утешала Холодова. — Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.

Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она, проучившаяся три курса в консерватории, «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.

Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.

Готов издевательски произнес:

— Что Вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну, успокоите Вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.

— Что Вы предлагаете? — с надеждой спросила Мышкина.

— Я ничего не предлагаю. Человек предлагает — я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется, личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт Вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говорится: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.