Без измены нет интриги - Надин Бисмют Страница 12

Стефан вертелся как юла, пока я не прикрикнула на него, чтобы сидел смирно. Я перебирала пальцами его волосы, раздвигала пряди, внимательно осматривала кожу. Повторила эту процедуру несколько раз, но ничего похожего ни на вшей, ни на гнид не обнаружила. «Все чисто», — сказала я. Стефан спросил, можно ли ему все равно не ходить завтра в школу. Ни в коем случае, ответила я, дети должны учиться, если хотят стать взрослыми и умными. Он затопал ногами и заорал, что не хочет и что его мама — дура. Я поинтересовалась, сделал ли он уроки.

— Отстань! — гаркнул он. — Я смотрю передачу.

Я вздохнула и унесла в кухню пустую тарелку. Потом хотела принять ванну, но горячая вода кончилась: мать слишком много извела на посуду.

Они оба улеглись спать — моя мать и мой сын. Я курила в кухне, просматривая объявления под рубрикой «Работа» в местной газетенке, как вдруг услышала шаги. Мать встала: ей не спалось. Она положила на кухонный стол свою сумку и достала оттуда чайный пакетик.

— Хочешь, и тебе заварю? Это ромашка, говорят, помогает от бессонницы.

Я отказалась. Она поставила чайник и села напротив. Посмотрела на меня и покачала головой:

— Вот и я была как ты, Лиза. Сколько вечеров ждала твоего отца, а он неизвестно где пропадал… когда не уезжал валить свой лес.

Часы показывали одиннадцать, а Поля все не было.

— Никого я не жду, — огрызнулась я на мать.

— Да брось ты гордость свою показывать. Женщины всегда ждут мужчин, ничего не поделаешь. Что в мое время, что сейчас, так уж жизнь устроена.

Чайник засвистел; она встала, заварила свою ромашку и, снова усевшись за стол, добавила:

— Ты что, и вправду думаешь, что твой Поло все болты закручивает, после одиннадцати-то вечера?

Мать облизнулась, словно бы готовясь развить эту тему, но я оборвала ее: «Пожалуйста, не надо». Она недовольно нахмурилась, но только пожала плечами и отвела глаза. Взгляд ее упал на лежавшую передо мной газету.

— Опять работу ищешь? Невесело, да?

Я не ответила. Мать пожаловалась, что артрит мучает ее все сильней и что она все больше боится рака. Когда чашка опустела, она встала, пожелала мне спокойной ночи и, помолчав, сказала:

— Держись, ласточка моя.

Хотела поцеловать меня в лоб, но только скользнула по нему сжатыми сухими губами. Я смотрела, как она идет в гостиную, сгорбившись и шаркая ногами. А ведь ей, наверно, несладко жилось: отец погиб на лесозаготовках лет десять назад, она осталась совсем одна и до сих пор как-то ухитрялась растягивать деньги, которые выплатила ей тогда лесопромышленная компания. За все это время она сделала только одну путную вещь — прошла курс лечения от алкоголизма.

Я продолжала читать объявления, но забытая на столе сумка все время меня отвлекала. Мать не до конца ее закрыла, и мне был виден аккуратно свернутый в трубочку журнал, который я листала после ужина.

А что если я помогу матери — решу задачу, которая ей не далась? Мне представилось, как она целый месяц будет тешить себя мыслью, что выигрыш выпадет на ее купон, ей позвонят и сообщат, что она едет на Кубу; ведь жить куда приятнее, да и в любом случае полегче, когда есть на что надеяться. Я достала журнал из сумки и нашла страницу с купоном. Задача оказалась все-таки довольно трудной, на сложение, умножение и деление со скобками. Решить ее с ходу я не сумела, встала и пошла взять у Стефана калькулятор.

Я приоткрыла дверь его комнаты. Было темно, спит, не разбудить бы. Я на цыпочках прошла к письменному столу. Стефан дышал тихо и ровно. Школьный портфель лежал на стуле. Я осторожно открыла его и пошарила внутри в поисках машинки. На дне портфеля под руку попалась пачка сигарет. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я разглядела спрятанный в папку эротический журнал. Ну и что, спрашивается, делать с этими вещами, явно неподходящими для восьмилетнего мальчика? Конфисковать? Но когда он обнаружит пропажу, совсем от рук отобьется. С ним и так трудно. Я наконец нашла между книг счетную машинку и закрыла портфель. Перед тем как уйти, не удержалась и еще раз посмотрела на кровать. Глядя на едва торчавшую из-под одеяла макушку, можно было подумать, что ему еще годика четыре. «Почему все так?» — подумала я.

Часы в кухне показывали полночь. Я села за стол и принялась решать задачу. В ответе получался ноль. Я заполнила купон и подумала: глупо все-таки заставлять людей ломать голову ради нулевого результата.

Я хотела положить журнал обратно в сумку и вот тут-то увидела таракана. Он пробежал по застежке-молнии, как циркач по натянутому канату. Спустился по шву сумки. Шлепнулся на стол и заметался в разные стороны. Наконец он замер на уголке салфетки. Салфетка была черная — может быть, таракан решил, что будет незаметен, как будто растворится, бурый на черном фоне. Зря он так думал: я отлично его видела. Он был огромный, я и не знала, что такие бывают. Его тоненькие, как волоски, лапки шевелились, будто трепетали на ветру. Я увидела, на что он нацелился — на крошечный кусочек фарша, прилипший к салфетке. Блестящая спинка таракана казалась такой массивной по сравнению со всем остальным, словно бы корка наросла на нем из всей той грязи и нечистот, которыми он питался. И я подумала — не могла не подумать, — что такой же коркой обрастаем и мы, люди, коркой из бед и обид, доставшихся нам от жизни. Вот интересно: если эта корка все растет и толстеет, то в конце концов от нас под ней ничего не остается? Или есть надежда, что в один прекрасный день с нами что-то такое случится и она отпадет, как шелуха?

Я хотела прихлопнуть таракана, но он почувствовал над собой мою занесенную руку и побежал. Замер на мгновение на краю стола — и бросился вниз. Упал на спину, я вскочила, чтобы раздавить его ногой, но паршивец успел-таки перевернуться, да так проворно, что я только и заметила, как он юркнул под плиту.

— Белого или красного?

Я не раздумывая попросила белого. Это ведь только аперитив, и все еще впереди. Официант наполнил мой бокал и продолжил обходить гостей, задавая всем один и тот же вопрос.

Я пригубила вино и подняла глаза: надо мной в самом центре потолка висела огромная люстра. Интересно, на чем она держится? Никакой цепи я не видела. Нет, правда, люстра висела сама по себе, ни на чем, как по волшебству. Как солнце? А что? По крайней мере, свет точно так же бил в глаза, честное слово. И, посмотри я на нее чуть подольше, могла упасть со стула или вообще ослепнуть. Однако, как это ни печально, для обмороков сейчас вовсе не время, решила я и опустила взгляд в зал.

Народу было много. Все уже нашли свои места за столиками и рассаживались. Столы были круглые, и яркие туалеты гостей выглядели мозаикой в калейдоскопе. Я глядела по сторонам, стараясь отыскать знакомые лица, но ничего не видела без очков. Честно говоря, не очень-то и хотелось.

Я достала из сумочки сигареты, и вот тут-то в зале начал подниматься гул. Сначала он был едва слышен, но постепенно усиливался и вскоре превратился в настоящий гвалт. Я огляделась вокруг: цирк да и только — по-моему, уже все стучали вилками по своим бокалам. Некоторые кричали: «Горько! Горько!», другие — или они же — притопывали ногами. Наконец моя сестра встала, Майкл тоже, и они поцеловались под аплодисменты, которые продолжались дольше, чем поцелуй новобрачных. После этого все снова сели.