Без лица - Хари Кунзру Страница 12

Он старается не думать о том, что случилось с ним. Его отец мертв. Не столь важно, что на деле он не был его отцом. Его отец был англичанин с фотографии, но он тоже мертв. Делает ли это его самого англичанином? Он не чувствует себя англичанином. Он индиец, кашмирский пандит. Его родословная насчитывает века. Он знает, кто он. Он чувствует это.

Голодный и измученный, он старается проанализировать проблему. Ты то, что ты чувствуешь. Или если не так, то ты должен чувствовать себя сообразно тому, что ты есть. Однако если ты — нечто, чего ты не знаешь, как это понять? Каково это ощущение — что ты не тот, кем, по собственному мнению, являешься? Если его матерью была его мать, а отцом — странный англичанин с фотографии, тогда, логически рассуждая, он половинка на половинку, черно-белый. Но он не чувствует ничего общего с этими людьми. Они ненавидят индийцев. Они ненавидят его, это уж наверняка. Он вспоминает взмах бадминтонной ракетки и лицо человека, который пинал его и ругался. Он не таков, как эти люди. Он не думает, что Англия — его дом. Дом — здесь. Здесь, по ту сторону голубой двери.

Он долго плачет и в конце концов забывается беспокойным, непрочным сном.

А город полной жизнью бурлит вокруг него. Неприкасаемые собаки продолжают сопеть в кучах мусора и сточных канавах. Полицейские, воры, гуляки, перевозчики нечистот, тонгаваллы [40], вокзальные носильщики и другие достойные люди занимаются своими ночными делами на улицах, которые местами почти так же оживленны, как днем.

________________

Утром Пран просыпается растерянный и замерзший. Над ним неясно вырисовываются тощие ягодицы. Возле его головы рикши и лоточники уселись в ряд над сточной канавой, сплевывая, сплетничая, очищая зубы и облегчая кишки. Он отдергивает голову на безопасное расстояние и с ужасом вспоминает, где он.

Нищий все еще спит; задумчивая муха ползет по его веку. Пран ежится, обхватив себя руками, и толкает калеку ногой:

— Поднимайся. Уже утро.

Нищий не двигается. Пран снова толкает его. Ничего. Он нагибается и трясет попрошайку за руку. Рука холодная и твердая. Он отступает на шаг, начиная понимать, что произошло. Иногда инфлюэнца приходит очень быстро.

У него нет времени на траур по старику, потому что в этот момент к двери особняка Раздана подъезжает тонга. Наружу выходит строго одетый человек, на нем ачкан [41]и вышитая шапка. Борода аккуратно подстрижена. На выдающемся фамильном носу сидят очки в проволочной оправе. Пран Натх бросается к нему, все его существо исполнено радости:

— Дядя! Дядя!

Пандит Бхаскар Натх Раздан, младший брат умершего адвоката, оглядывается и смотрит с выражением отвращения:

— Убирайся прочь от меня, подлая тварь!

Пран Натх останавливается как вкопанный. Дядя выглядит крайне взволнованным и прижимает шелковый носовой платок к лицу.

— Чоукидар! — кричит он. — Чоукидар, где ты?

Чоукидар появляется в дверном проеме. Серые усы дрожат от возмущения.

— Чоукидар, — приказывает пандит, — видишь этого паразита? Чтобы я его больше не видел. Не хочу, чтобы он болтался возле дверей, покрывая имя нашей семьи позором. Сделай так, чтобы он не возвращался.

— Да, сэр! — говорит чоукидар и, как положено старому солдату, встает по стойке «смирно».

Пран Натх не хочет, чтобы его снова били. Он убегает не разбирая дороги, его глаза полны слез. Теперь ясно, что это правда. Он один на целом свете.

Мыча и всхлипывая, как помешанный, он бежит в узкие улочки. Люди расступаются, когда он, спотыкаясь, движется в их направлении. Он останавливается, чтобы посмотреть, как фудвалла [42]делает джалеби [43], выдавливая спирали сахарного теста в огромную сковороду пузырящегося масла. Поджарившиеся завитки он поднимает половником, макает в карамельную глазурь и снова обжаривает. Макает и обжаривает, макает и обжаривает. Очень аппетитно. В отчаянии Пран бросается к сластям, хватает полную пригоршню и бежит прочь. За спиной он слышит ругань продавца, но несется вперед так быстро, как только может. Вскоре гневные крики стихают вдалеке. Удача. В безлюдном переулке Пран набивает рот джалеби, облизывая сок с пальцев, не заботясь о том, что сажа и грязь могут тоже попасть вовнутрь. Сахар приносит ему краткий прилив возбуждения.

Подкрепившись, Пран чувствует себя достаточно уверенно для того, чтобы двинуться на поиски адреса, который дал ему нищий. Нужный дом расположен в конце особенно узкой и зловонной улочки с оспинами из мусорных куч и луж неизвестного происхождения.

Сама дверь — очень прочная, она обита железом и толстыми квадратными гвоздями; двери такого типа невозможно взломать. Пран стучит. Еще и еще. За дверью слышен звук шаркающих шагов, и с другой стороны смотрового отверстия появляется глаз.

— Мы закрыты, — говорит бесстрастный голос.

— Я хочу есть, — говорит Пран.

— И что? — говорит голос. — Ты полагаешь, что это дает тебе право стучать в неприемные часы?

— Мне сказали, что, если я приду сюда и сделаю то, что вы скажете, вы меня покормите.

Пауза. Долгая. Равная вечности для Прана.

— Кто сказал?

Пран молчит. Он никогда не спрашивал у нищего, как его зовут.

— Я не знаю, — бормочет он.

Похоже, что человек за дверью размышляет над этим. Слышен звук кашля, затем звяканье ключей и лязганье отодвигаемого засова. Дверь распахивается, и Пран видит перед собой человека размером с быка. На нем лишь клетчатая набедренная повязка. Очевидно, он только что покончил с утренними омовениями, и все его тело лоснится от масла. Его густые волосы блестят так же, как и роскошные черные усы, образующие фантастические завитки по обеим сторонам лица. Маслянистый огромный живот надвигается на Прана. Человек прислоняется к дверному косяку и закручивает кончик уса.

— Что ж, давай на тебя посмотрим, — говорит он и заходится в приступе кашля.

Пран смотрит на него. Огромный человек мрачнеет.

— Повернись спиной, маленький идиот! Покажи, что у тебя там есть!

Пран смущенно поворачивается к нему задом.

— Снимай! — кричит человек, достаточно резко для того, чтобы оторвать еще один кусок легкого. После мучительных усилий он наконец отхаркивает мокроту под ноги Прану.

Пран возится с завязками своих штанов, затем спускает их, обнажая дюйм или два ягодиц с синяками.

— Еще! Больше… Больше! — рычит человек.