Стоянка запрещена - Наталья Нестерова Страница 12

Мы сидим в «Столовке». Поедая пирожные, я хнычу, что передача сегодня неудачная: Костя только и размахивал руками, то подстёгивая меня, то тормозя.

– Мешал тебе? – напрягается Костя.

– Напротив, очень помогал. Просто я неисправимая, никогда не научусь работать в эфире…

– Да у тебя отлично получается! Это я слишком увлекаюсь дирижированием.

Нашу милую перепалку в стиле: «я виноват – нет, я не права» прервал Дима Столов. Подошёл, наклонился, чмокнул меня в щёку, по-хозяйски потрепал по голове и двинулся дальше по своим владениям. Ни дать ни взять – Арчибальд Арчибальдович из «Мастера и Маргариты». Вряд ли Столов читал Булгакова. Но надо же, копирует один в один.

Костя побледнел от злости.

– Давай переместимся в другую кафешку? – предложил он. – Что мы зациклились на «Столовке»? Ходит тут, – Костя проводил Диму недобрым взглядом, – павлин рогатый…

Я представила животное с павлиньим хвостом и ветвистыми рогами, рассмеялась. Или мне была приятна реакция Кости на фамильярность Столова, поэтому веселилась?

– Поехали ко мне обедать, – в свою очередь предложила я.

– Ещё обедать? – вырвалось у Кости удивление.

Конечно, после четырёх пирожных (Костя только бутерброд съел) трудно представить, что я способна поглотить ещё и полноценный обед. Вполне способна. Более того, после каждой передачи я объедаюсь бабушкиной стряпнёй. Потом заваливаюсь спать, встаю, ужинаю и ночью сижу над книгами, готовлюсь к следующим эфирам. Благо рано утром мне не вставать.

– Ася, ты чего покраснела?

– Здесь душно.

– Рванули?

– Ко мне?

– Ты же пригласила.

– Но только…

– Черепашьим ходом.

По дороге Костя рассказал мне, что коммерсант, у которого он монтировал кинотеатр в подвале, согласился отвалить семь тысяч баксов на операцию ребёнку. Я очень обрадовалась, а потом заподозрила, что и сам Костя участвует в пожертвовании. Прямо спросила: сколько из семи твои? Костя ответил честно – две тысячи, гонорар за работу. И выразился в том смысле, что если я прошу деньги у столовского павлина, то и от него, Кости, должна принять.

Бабушка, когда я их познакомила, спросила Костю:

– Вы фасольку любите?

– А кто это? – растерялся Костя.

– Суп с фасолью, – пояснила я.

– Асенька любит с жирной грудинкой, с лучком обжаренным, – доносила бабушка.

– Я тоже, – мямлил Костя, – с жирной… грудинкой.

– Мойте руки, я накрываю, – поспешила на кухню бабушка.

В ванной, когда мы по очереди мыли и вытирали руки, я быстро рассказала Косте, что бабушка пережила ленинградскую блокаду. Два её братика умерли от голода, прабабушке удалось спасти только маленькую дочь, вырваться на вторую блокадную зиму в деревню. И на всю оставшуюся жизнь у прабабушки закрепился страх голода и желание кормить, кормить, кормить. Этот страх привился и моей бабушке. Для неё преступление – выбросить хлеб, даже чёрствый. Моя мама однажды выкинула в мусорное ведро заплесневелую горбушку, бабуля подняла крик и обозвала маму фашисткой.

– А как утилизируется старый хлеб? – спросил Костя.

– Из него делаются сухарики в духовке. Я всю жизнь, как семечки, трескаю сухарики.

– Логично. Сейчас их стали продавать в пакетиках.

Фасолевый суп Костя ел мужественно и нахваливал. Но когда бабуля предложила добавку, поспешно воскликнул:

– Нет! – Сбавил тон: – Спасибо, было очень вкусно. А, а, а… что, ещё одно блюдо?

– Конечно, – радостно подтвердила бабуля. – Зразы, внутри яйцо с лучком, подливка грибная.

– Мне одну! – быстро попросила я.

– Мне тоже, – подхватил Костя. А когда увидел громадную, в полтарелки зразину, невольно воскликнул: – Мать честная! В том смысле… что выглядит очень аппетитно.

Шумно вздохнул, набираясь сил, занёс над тарелкой вилку.

– Может, осадить? – спросила бабуля.

– Что? – поднял голову Костя.

– Муж мой перед первым, вторым и третьим, чтобы осадить, по рюмке выпивал.

– Осадить – это мысль, – улыбнулся Костя.

Выпив водки, Костя расправился со вторым блюдом почти без усилий. Осадив зразину второй рюмкой, втолкнул в себя расстегай и запил клюквенным морсом.

Когда мы с Костей пришли в мою комнату, он рухнул на тахту со словами:

– Пищевой удар. Ася, две рюмки водки для меня – тьфу. Но такой пищевой удар! Осоловел.

Костя повернулся и нажал кнопку на приёмнике. Полилась классическая музыка.

– «Радио Орфей» слушаешь? – заплетающимся языком спросил он. – Уважаю, классная станция.

И через секунду отключился, уснул. Сначала сидел ровно, а потом свалился на бок. Костю можно понять, у меня тоже глаза слипались. Подложила Косте под голову подушку, вторую взяла себе – на другую сторону тахты.

Мы спали как сиамские близнецы, игрой природы соединённые ниже позвоночника. Торс и ноги личные, а попы срослись.

Мне снился восхитительный сон, музыкальный и чувственный. Было приятно и хорошо: лёгкая, как пёрышко, я летала на музыкальных волнах, не удивляясь тому, что на них можно парить не душой, а телом, что каждая моя клеточка поёт, приближаясь к заветному финалу. И всё-таки я услышала посторонние звуки, настойчивое: «Открой глаза!» Голоса моих родителей и бабушки: «Открой глаза! Он же прохиндей!» – такие призывы я часто слышала от них в пору моего несчастного романа.

Я послушная девочка. Я открыла глаза. И ничего не увидела. И продолжала сладострастно постанывать, уже сообразив, что Костя меня целует.

Мы лежали нормально – вдоль тахты. Когда Костя меня растянул, не помню. Я у стенки, он – с краю. Целует, обнимает, я отвечаю вполне активно.

– Что ты делаешь? – умно спросила я.

– Я тебя люблю, Асенька! Очень хочу тебя любить.

Это не вызывало сомнения. Орудие любви твёрдо упиралось мне в живот. Хорошо, мы в одежде, не успел раздеть.

– Зачем? – глупо спросила я.

Костя простонал и попытался снова меня поцеловать, я увернула голову.

– Но ведь тебе хорошо, я же видел, – прошептал мне Костя в ухо.

И ухо едва не сорвалось с черепа – так ему приятно и щекотно. Рвалось покинуть мою голову и навсегда поселиться на Костиных губах.

– Я спала, ты воспользовался. Это нечестно.

Более всего хотелось стянуть с себя юбку, колготки, трусы и… Желания дразнить его, Костю, распалять, набивать себе цену не было. Куда уж больше распалять, и цена моя, известно, невелика. Хотя Прохиндей в своё время говорил: «Ты мне не сразу дала, помурыжила. Зато девочкой досталась». То «дала… девочкой» выглядело как упражнения гимнаста на живом бревне, которое изо всех сил сдерживает боль и страшится показать разочарование. Мы, брёвна, тоже чувства имеем. Правда, о реальных возможностях услады не подозреваем, как сейчас с Костей. Только в книгах читаем.