Тайный знак - Алёна Жукова Страница 12

Вечерами она продолжала листать книгу, которую все еще держала у себя, тщетно пытаясь пробраться сквозь пелену непонятностей. Особенно удивлял тот факт, что нигде – ни в тексте, ни на переплете – нет религиозных символов. Почему нигде нет креста? Как могла книга, которую Марфа в покаянном письме описывает как дар самой Богородицы, быть не духовной? Можно ли предположить, что текст дохристианского происхождения? Но тогда при чем тут Богородица? А если речь идет о России, то должны быть православные символы веры. Все эти вопросы она задавала себе по многу раз и чувствовала свое бессилие. Попробовала работать как дешифровщик, обращая внимание на повторяющиеся в тексте знаки, анализировала внутреннюю структуру слов и фраз, выделяя похожие между собой конструкции, но и на этом пути не продвинулась ни на йоту. Перечитывая вновь и вновь Марфино письмо и разглядывая «царский знак» – соединение букв «М» и «А», – находила любопытным совпадение имен: книга «воскресла» через Михаила и попала в руки Анастасии. Может, действительно, стоит попробовать почитать ее вдвоем с Мишей?

Откладывая книгу в сторону, Настя мечтала о предстоящей встрече и не могла понять, чего в этом ожидании было больше: научного любопытства или желания любви. О том, что измена мужу – грех большой, не хотела думать. Не был Семен ей мужем. Если бы не беда с отцом, никогда бы за такого не пошла. А какие они муж и жена, если не венчаны? И слава богу, что детей у них нет, хотя все чаще слезы набегают на глаза от невозможности прижать к сердцу родное дитя. Не беременела она, а Семен и не знал, что на ведомственном курорте, куда он возил ее от бесплодия лечиться, старенькая сердобольная докторша сказала: «Милая, от него у тебя детишек-то не случится, бесплодный он, ты уж не первая, кого он сюда привез. Только я тебе ничего не говорила… Думай, как дальше быть». Настя думала только об одном: десять лет пройдут, отца выпустят, перемучаюсь как-нибудь… Спасибо и на том, что дядька Семена, полковник районного НКВД, не передал дело протоиерея Пермского Особому совету, который мог священника к стенке поставить. Был суд, приговор вынесли суровый, но оставили жить. За это она своей жизнью платила. Наложница, рабыня, но не жена.

Михаил был как на иголках, беспокоясь, что поездка на дачу может сорваться. Вдруг Настя передумает, вдруг муж ее не уедет, вдруг его самого пошлют к черту на рога, да мало ли что… Он старался уйти с головой в работу, мотался по стройкам, пытаясь расшевелить археологов. Но все его доводы, что раскопки подземного хода ответят на многие исторические загадки, натыкались на извинительные отговорки:

– Понимаем, батенька, все понимаем, да только и вы нас поймите, нет у нас власти остановить строительство. Кто нам такое позволит? Мы на объекте были, кроме вашего хода подземного ничего более не нашли. Пуст он, абсолютно пуст.

– Но ведь проверить надо, куда ведет, где заканчивается, – кипятился Михаил.

– Вы правы, но время сейчас неподходящее, сами понимаете. Вам тоже не стоит в бутылку лезть. Те, кто стройку начинал, прекрасно знали, что на этом месте мы добивались проведения раскопок, однако было спущено указание – строить новый цех. Вряд ли сейчас и наше, и ваше предложение будет правильно истолковано. Скорее всего, ход зацементируют и сдвинут закладку фундамента немного восточнее. Вот и все.

– Я так этого не оставлю, – напоследок сказал Михаил, чтобы хоть что-то ответить.

Но на самом деле вышло, что этого «так не оставил» археолог: стукнул куда следует, и над головой Михаила стали сгущаться тучи, хотя он об этом долгое время не догадывался.

Семен наконец собрался в командировку в далекую Воркуту. Настя долго складывала ему чемодан, а потом спросила, когда ждать обратно. Сема соврал: «Вернусь после Нового года, числа десятого». На самом деле командировка заканчивалась накануне праздника. В неправде этой был свой умысел. Семен выяснил, что Степанов живет в коммунальной квартире, а туда любовниц не водят. Но дачка у мужика имелась, и это меняло дело. «На дачке-то ой как хорошо Новый год справлять. Вот там-то я вас и застукаю, голубчиков», – злорадно думал Семен. Месть грела его лучше овчинного полушубка, выданного накануне.

Выпал снег, мазнув побелкой по серым улицам. Город задышал морозной свежестью, напоминавшей Насте запах снятых с веревки пододеяльников, которые мама заносила в комнату зимой. Твердые, ломкие, холодные, они пахли арбузом, огурцом и лишь немного мылом. Хотелось уткнуться в них носом, но детям не разрешалось подходить к белью, чтобы не простыли.

Как только Семен ступил за порог, Настя распахнула окно, устроив сквозняки, и принялась за уборку, чтобы поскорее выветрился тяжелый дух мужа. Из шкафа достала драповое пальто на ватине с лисьим воротником, ненавистное своей тяжестью. Это был подарок Семена, надевать его не хотелось, но в чем ехать на дачу к Михаилу – она не знала. Когда-то у барышни Насти был полушубок из белки, легкий и теплый, он и сейчас есть, но расползался по швам. Надо попробовать зашить, в нем и поехать. Захотелось перерыть весь свой гардероб и найти что-то праздничное, светлое, из прошлой жизни. Вот платье из голубой шерсти с пуговками-леденцами. Можно его надеть, а рукава, прохудившиеся на локтях, подрезать. Она взяла ножницы, иголку с ниткой и села поближе к свету. Узорчатый, как оренбургский платок, иней занавесил окно. Проведя по нему пальчиком, она написала: «Михаил + Анастасия =», а после знака равенства поставила «царский знак» и приложила горячие губы к стеклу. Струйка холода, как змея, обвилась вокруг сердца.

На Киевском вокзале была предпраздничная толчея. Михаил издали заметил Настю, похожую на перепуганного бельчонка. Она озиралась по сторонам и куталась в пушистый полушубок. Отчаявшись докричаться и боясь потерять ее из виду, он бросился в водоворот толпы. Разнонаправленные людские потоки, имевшие свои приливы и отливы, заставили его, как пловца, погружаться и выныривать. Наконец, настигнув Настю, он вцепился, как утопающий, в ее рукав, который тут же с треском оторвался. Настя охнула, развернулась, чтобы осадить нахала, а увидев Михаила, рассмеялась. Сконфуженный своей неловкостью, он попытался приставить на место оторванный рукав. Но Настя, отмахиваясь и утешая, просто потянулась к нему всем телом и застыла в его объятиях. А вокруг бурлило людское море, обтекая островок любви, так неожиданно возникший в этом водовороте. Чуть в стороне это бурление натыкалось на еще одно препятствие – человека в овчинном тулупе, который зорко следил за влюбленной парочкой. Семен пас Настю от самого дома, оставаясь незамеченным. Он был мастер своего дела.

Поезд отходил через пять минут. Симпатичный паровоз уже попыхивал паром. Доехали быстро. Станция Катуар. Они пошли в сторону дачи по нетоптаному мягкому снегу. Михаил снял шарф и обмотал Настю так, чтобы рукав шубки не сползал с плеча. Дача была недалеко, но путь к ней оказался долгим: они то и дело останавливались, лепили снежки, целовались.

Михаил толкнул калитку. Она, скрипя, поддалась и неожиданно легко отворилась. По обе стороны расчищенной дорожки лежали высокие сугробы, а самый большой подпирал елку в глубине двора. Почти идеальной треугольной формы, елка напоминала пирамиду. Опередив Настю, Михаил вбежал на крыльцо и распахнул в галантном поклоне дверь.