Необыкновенные приключения «русских» в Израиле - Инна Карташевская Страница 13

А сколько разных сортов сыра, а мы думали, что сыр бывает только голландский, российский и пошехонский, если повезет. Ой, смотрите, багеты, длинные французские багеты, как в фильме «Мужчина и женщина». Ну да, весь мир видел в этом фильме трагическую историю любви, а мы видели еще и багеты, и дубленку Анук Эме, и ее сапоги и все остальные символы красивой жизни, которой были лишены от рождения.

— Ой, мама, папа, жвачка, смотрите, сколько жвачки, — вдруг раздался леденящий душу визг, и Пашка обеими руками схватил с какой-то полки столько ярких пакетиков с жевательной резинкой, сколько поместилось в его жадных ладошках. От возбуждения он громко смеялся, и видно было, что он не верит своим глазам, что на свете бывает такое количество жвачки. До сих пор ему изредка покупали на толчке даже не пачечку, одну единственную пластинку за рубль, и он откусывал от нее крохотные кусочки, такие, что даже не чувствовал, есть во рту что-то или ничего нет. Он прижимал к груди эту желанную жвачку и опасливо косился на взрослых, не заставят ли они его положить все назад. Но те не обращали на него внимания, сами превратившиеся в детей, и в восемь рук хватающие все, что казалось им самым привлекательным и желанным. Когда через час они подошли к кассе, их коляска была заполнена доверху ярчайшими пакетами и баночками, в большинстве из которых находилось неизвестно что, во всяком случае, они не имели об этом ни малейшего понятия. А над грудой всего этого восседал Пашка, восседал как король, только вместо державы в одной руке у него был огромный ананас, а вместо скипетра в другой руке, он держал французский багет, а на коленках возвышалась гора пачек с жевательной резинкой. И вот, когда казалось, им уже больше нечему было удивляться, возле кассы они испытали еще одно потрясение. Им дали целую кучу пластиковых пакетов, чтобы положить покупки и дали совершенно бесплатно. Но доконало их все-таки даже не это. Последней каплей стало то, что кассирша сказала им «Спасибо за покупки». Не «Давайте, проходите скорее», не «что вы тут застряли, людям мешаете», не «нахватали тут, покоя от вас нет», а «спасибо за покупки» и улыбнулась. Вот этого нервы у них не выдержали, и отойдя от кассы, Белла вдруг отпустила ручку коляски и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Остальные даже не стали спрашивать ее, почему она плачет и так было все понятно, но она, отняв руки от лица и обводя потрясеным взглядом огромный супер, заговорила сама.

— Семьдесят лет, боже мой, семьдесят лет советской власти нас обманывали. Нам говорили, что капитализм это плохо, что там люди все угнетенные, несчастные, не знают, что с ними будет завтра, а вы посмотрите на них. Они же все веселые, довольные, все покупают, у них на все есть деньги. Мы же дикари, ничего этого не видели, а они привыкли к этому, они знают, что лежит во всех этих коробках, они выросли с этим, они не понимают, что можно жить по-другому. Они не представляют себе, что это такое, бегать по пустым магазинам и думать, чем накормить ребенка и мужа. Они же просто идут и берут все, что им надо, и уверены, что так и должно быть.

Они уже вышли из магазина и шли к остановке, а она все не могла успокоиться и говорила, говорила, а они сами потрясенные не меньше ее, молча слушали, понимая, что она права.

— Саша, ты помнишь, когда Пашка родился, в магазинах не было не только пеленок, даже байки несчастной не было. Мама по большому блату достала материал, и они с бабушкой настрочили пеленок, а мы потом их стирали, стирали без конца. Наша старенькая стиральная машина поломалась, и мы стирали руками, вываривали в марганцовке, а потом часами, — тут она не выдержала и снова зарыдала, — гладили, гладили с обеих сторон. Тогда была зима, и мы сушили их в доме, весь дом был в пеленках и в этих страшных байковых ползунках, которые нам дарили после своих детей соседи и друзья, потому что их тоже негде было взять. В доме было холодно, и они не сохли, и мы часами стояли и держали их над газом, и так мучались, так мучались, что сил даже нет вспоминать об этом. А соски? Одну единственную немецкую соску мне подарила подруга, и мы дрожали над ней как над сокровищем, потому что пустышек в магазинах не было вообще. А бутылочку для него мы выпросили в универсаме, в пункте сдачи посуды, помыли ее, и с таким трудом в четыре руки натягивали на нее соску и сами кололи в ней дырочку иголкой, а она оказывалась то большая, то маленькая, и он то захлебывался, то ничего не мог высосать через нее.

— А по телевизору тогда, как нарочно, показали французский фильм «Трое мужчин и младенец в люльке», и там они пошли в магазин и за пять минут купили для ребенка одноразовые подгузники и всю одежку, и питание, много коробок разного детского питания. А у нас тогда был один виталлакт, и то мы его заказывали, иначе нам бы он не доставался, и еще я каждый день ходила в детскую кухню при поликлинике, и там мне давали немного творога и маленькую бутылочку кефира, я и по сей день день не знаю из чего их там делали. А здесь вы видели, сколько детского питания и огромные пачки этих одноразовых подгузников, о которых мы и мечтать не смели. А соски, видели какие красивые яркие бутылочки? А соски уже натянутые на пробочки с отверстиями и точно такими как нужно? А еще сверху крышечки, чтобы не пачкались? Ну, почему, почему мы были лишены всего этого? За что мы так провинились?

— Так, Белла, хватит, перестань, — прикрикнул на нее Саша, видя, что она опять готова зарыдать. — Мы уже оттуда уехали, и теперь у нас тоже все будет.

— А кто нам вернет все эти годы мучений? Кто?

— Ничего нам не надо возвращать, мы еще молодые, у нас впереди времени хватит, чтобы забыть все это и жить нормальной жизнью, — уже мягче сказал ей муж.

— Да, Беллочка, — подхватила Рита, — Вы еще молодые. Вот подождите, годик-другой, устроитесь, начнете работать, и заведете еще одного ребенка, вам ведь девочка нужна же. Вот ей и будете все покупать, и все будет у вас как в этом фильме. Так что не расстраивайся, все еще у тебя будет.

— Точно, она права, заведем себе еще и дочку, — Саша обнял жену и подбадривающе ей улыбнулся. Та в последний раз судорожно вздохнула и понемногу успокоилась.

В автобусе Пашка вдруг всех удивил неожиданной наблюдательностью. Когда они ехали в прошлый раз, то время от времени слышали какие-то короткие звонки, но сколько ни вертели головами, не могли понять, откуда они раздаются. А теперь вдруг Пашка сказал.

— А я знаю, откуда звоночки. Это все нажимают на вот эти кнопки, — и он показал на большие кнопки, укрепленные на маталлических стояках рядом сидениями. Они пригляделись и точно, время от времени кто-нибудь из пассажиров нажимал такую кнопку и раздавался короткий звоночек. А еще они теперь увидели, что после звоночка перед водителем красным светом вспыхивала укрепленная наверху табличка со словом «ацор» на иврите, конечно. Сначала они не могли понять для чего это, слово было им незнакомо, и что оно значило, они не знали. Потом они заметили, что после остановки, слово гасло, а потом его кто-нибудь снова включал. А на остановке этот кто-нибудь вставал и выходил.

— Ну, все понятно, — Юра откинулся на сидение с умным видом, — Это звонят, чтобы автобус остановился на остановке. Если никому не надо выходить, и на остановке никого нет, он просто проезжает мимо, не тратя даром времени. Здорово, да?