Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк Страница 13

— Господи, Эви, не начинай. — Он поднял голову, и во мне что-то дрогнуло. Обычно бесстрастное, словно окаменевшее, лицо сморщилось от боли. Глубокие карие глаза, оставшись без очков, казались голыми и беззащитными. — Страна вот-вот взорвется. Вам с Билли нужно вернуться в Штаты.

Я села напротив:

— Так что все-таки случилось?

— Не надо было тащить вас сюда. Тем более Билли… Боже, о чем я только думал? — Он потер лоб.

Я потянулась через стол, коснулась его руки:

— Мартин, что слу…

— Собери чемодан, самое необходимое. Не суетись. Я хочу, чтобы вы сели на восьмичасовой поезд до Калка. Оттуда доедете до Дели. — Он закурил, держа сигарету дрожащими пальцами. — Университет поможет добраться до Бомбея. Сядете на пароход до Лондона, а уже оттуда — в Штаты.

— Ты сам себя слышишь? — Я откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. — До восьмичасового поезда еще двенадцать часов. Успокойся и расскажи, что происходит.

Мартин затянулся и шумно, со свистом, выдохнул.

— Да, ты права. Я только что узнал, но… все в порядке. — Он поднял руки ладонями вверх — мир.

— Принесу поесть. — Я взяла две тарелки, положила риса и не слишком аппетитного вида карри из баранины. Не знаю почему, но мне вдруг жутко захотелось сэндвича с сыром. Я поставила тарелки с карри на стол. — Итак, что происходит?

— Маунтбеттен [9]перенес дату ухода англичан. — Мартин ткнул сигаретой в пепельницу и уставился в тарелку.

— На какое число?

— На пятнадцатое августа.

— Этого года? Но это уже через два месяца.

— Вот именно. — Мартин проглотил кусочек карри и замахал ладонью у рта, но я видела — больше напоказ. — Так или иначе, раздел все равно произойдет. Прежде чем уйти, они проведут через эту страну воображаемые линии и поделят ее между индусами и мусульманами.

— Но Ганди против раздела.

— Ганди сейчас проигрывает.

— Почему в августе? Это же…

— Безумие. — Мартин отложил вилку. — Индия будет индуистской, а новая страна, Пакистан, мусульманской. Миллионам сбитых с толку, обозленных, испуганных людей придется оставить свои дома и уйти за новые границы. Маунтбеттен говорит, что тех, кто пожелает остаться, защитят, но как? И кто? — Он опустил локти на стол, и по губам его скользнуло подобие улыбки. — Представь, что англичане или кто-то еще говорят американцам, что поскольку у нас проблемы с межрасовыми отношениями, то пусть Западное и Восточное побережье будут черными, а середина белая, и все это надо успеть за два месяца.

— Не дай бог.

— А теперь представь, что черные и белые экстремисты не дают спокойно работать и подзуживают обе стороны. — Мартин взял меня за руку. — Ничего хорошего из этого не выйдет, особенно вблизи новых границ и в больших городах. В Калькутте уж точно и, возможно, в Хайдарабаде. Я не хочу, чтобы вы с Билли находились здесь, когда это начнется.

Я сжала его руку, давая понять, что ценю внимание и заботу. Но о разделе было известно заранее, новостью стал только перенос даты ухода британцев. Что будет потом, когда «Юнион Джек» перестанет реять над страной, об этом мы могли только гадать. С окончанием британского правления, Британского Раджа, индийцы получали то, чего так давно хотели. Причин для ссор с иностранцами у них нет. Раздел страны — дело мусульман и индусов, к тому же от нас до Калькутты и Хайдарабада тысячи миль.

— Мы далеко от всего этого, — сказала я, — и до сих пор никаких признаков вражды здесь не наблюдалось.

— Не преуменьшай опасность.

— Я и не преуменьшаю. Просто не понимаю, как это может отразиться на нас. Мы не индусы, не мусульмане и даже не англичане.

Мартин хлопнул ладонью по столу так, что тарелка подпрыгнула.

— Черт возьми, Эви. Не спорь со мной. Ты не знаешь, что такое война. Я — знаю.

Та к вот оно что. Новость от Маунтбеттена стала, конечно, неприятным сюрпризом, но паника — результат доведенной до предела паранойи самого Мартина. Я собрала в кучку рис на тарелке и, продемонстрировав образец терпения, сказала:

— Хорошо. Уедем завтра утром. Но я хочу, чтобы и ты поехал с нами.

— Я провожу вас до Дели. Дальше вами займется университет. Но мне придется вернуться, ты же и сама понимаешь, что так надо. Мне выпал отличный шанс. Я должен составить подробный отчет о том, как это происходит.

— Но если все настолько опасно…

— Для вас. О себе я позаботиться сумею. Надеюсь только…

— Мы оба надеемся. — Глупо, конечно. Я не хотела уезжать, не верила, что в этом есть необходимость, а потому и обрезала его с удовольствием.

После обеда Мартин сложил кое-что в чемодан и сел за свой стол в углу нашей спальни, чтобы разобрать бумаги. Я достала деньги, лежавшие в жестянке из-под чая, и положила их в кармашек сумочки. Поскольку времени на сборы оставалось мало, я решила взять только необходимое, слаксы и практичную обувь, а черное платье с короткими рукавами и туфельки на высоком каблуке оставить. С грустью попрощалась с лимонным шелковым сари, в котором намеревалась выходить на коктейльные вечеринки в Чикаго. Пройдя на цыпочках в комнату Билли, собрала детские шорты, рубашки и кое-что из нижнего белья. Складывая пижаму с вышитыми голубыми мишками, я спросила:

— А что было в Индии в 1856-м?

— В 1856-м? — Мартин удивленно посмотрел на меня. — Почему ты спрашиваешь?

— Ну… — Те письма были теперь моими. — Просто так. Вспомнилось что-то из учебника истории…

— В 1856-м сильно обострились отношения между индийскими солдатами, сипаями, и офицерами-англичанами. В 1857-м разразилось Сипайское восстание. Вообще-то, это мы его так называем, а для индийцев это Первая война за независимость. Мятеж сипаев обернулся полномасштабной войной. Обе стороны действовали жестоко. — Мартин закусил губу. — Так всегда и бывает. — Он сердито фыркнул и снова спросил: — А что?

— Ничего. — Я положила пижаму в чемодан и взяла светло-коричневый свитер. Как же могла одинокая молодая женщина жить в Индии во время восстания? Да и пережила ли она его? — Представляю, как должно быть ужасно для… постороннего человека оказаться в такой ситуации.

— Да, хорошего мало. — Мартин оторвался от бумаг, встал, пересек комнату и взял меня за плечи. — Как и сейчас. — Он помолчал, словно терпеливо ожидая, когда его слова дойдут до меня и заржавевшие, неразработанные колесики в моей голове придут в движение. — Как сейчас. В эту страну идет война, а вы с Билли — посторонние. Ради бога, слушай, что тебе говорят.

1846–1851