Эгипет - Джон Краули Страница 13

Даже здесь, в глубокой и похожей на озеро части Блэкбери, русло было сплошь усеяно островами; и на одном из них какой-то человек по фамилии Баттерман однажды выстроил замок. Настоящий замок, с башенками, выносными укреплениями и навесными бойницами; на одном из красных каменных фасадов он велел вырезать надпись, готическим шрифтом, БАТТЕРМАНЗ, а внутри были садовый пивной павильон и театр-варьете. Туристам из простонародья, приезжавшим в Дальние горы сто лет назад, дальше этого острова и ехать было незачем. Тогда по реке все лето ходил пароходик, стартовал от специально выстроенного стального пирса в Каскадии (Ворота в Дальние горы), заходил в замок Баттермана по пути в Блэкбери-откос, а потом еще раз, на обратной дороге. Баттерман стоит теперь в руинах, причала в Блэкбери-откосе больше нет, хотя спускающаяся к самой воде лестница осталась; Бони, дядя Роузи, еще помнил этот пароходик, а ей нравилось его себе представлять: отдыхающие в белых костюмах, трубный глас парового гудка и полосатые тенты. И, хотя самой ей так и не удалось ни разу побывать в Баттерманзе, она часто думала о том, как организует туда целую экспедицию, когда совсем вырастет и ей не нужно будет ни у кого спрашивать разрешения: поскольку Баттерманз, по крайней мере отчасти, был ее собственностью.

Владения Расмуссенов в Дальних горах теперь уже не те, что были раньше; двадцать лет назад большой особняк в Каскадии продали закрытой школе для мальчиков, и вообще, пока Роузи жила на Среднем Западе с отцом и матерью, плотная ткань семейной собственности как-то понемногу расползлась. Аркадия, летний дворец над Дальвидом, с прилегающими полями и лесами, по-прежнему принадлежит им, хотя, если быть точным, принадлежит он не самому Бони Расмуссену, который в нем живет, а Фонду Расмуссена. Пока Роузи была маленькой, упадок дома Расмуссенов — если это, конечно, и в самом деле был упадок — ее нимало не занимал; вдобавок к отцу и Бони у нее были дедушка и бабушка Расмуссены и кузины с кузенами, а на выходные ее всегда возили в какую-нибудь очередную семейную сатрапию; но даже и в те солнечные времена она не могла не чувствовать, как сгущается над ее семейством некая странная атмосфера отчуждения, подкрадываясь издалека, незаметно, и бегство отца, сперва на Запад, а потом, все глубже и глубже, в быстро темнеющие дебри собственной души (он умер от передозы морфия, когда Роузи было четырнадцать лет от роду), представляло собой всего лишь крайний случай общей тенденции. И, когда Майк получил работу здесь, в «Лесной Чаще» (отчасти благодаря тому, что Бони вовремя замолвил за него слово: Фонд Расмуссена играл в местной экономике далеко не последнюю роль), и Роузи вернулась в Дальние горы, она в какой-то мере почувствовала себя принцессой, которая очнулась от долгого, длиной в сотню лет, сна: дедушка с бабушкой умерли, знакомые дома были проданы каким-то незнакомым людям, кузины с кузенами все поразъехались, а поверх привычной картинки с идиллическими пастбищами Расмуссенов и не менее идиллическими конюшнями легла совершенно иная реальность, где были современные, с черным асфальтовым покрытием, шоссе и обшитые пластиковым покрытием торговые центры. И только Бони, старший брат ее деда, самый старший из всех членов семьи, который был стариком даже в те времена, когда сама Роузи была ребенком, пережил всех и вся. Да вот еще Баттерманз, ее замок, словно бы на память о вечном Бони, тоже никуда не делся и по-прежнему принадлежал не то ему, не то ей: ее замок, о котором она за долгие годы жизни вдали от Дальних гор понарассказывала столько всяческих историй и другим людям, и себе самой. В особенности значим он был для них с Майком, замок Роузи в Дальних горах, ее, так сказать, приданое, в права владения которым они оба вступят, когда вернутся домой.

По боку у нее, под футболкой, сбежала капелька пота.

Завтра вечером сбор у Споффорд, подумала она; вечеринка на реке в честь полнолуния. Она не то обрадовалась, не то, наоборот, расстроилась. Внизу, на покатых волнах заводи, покачивались утки, лениво выгребали против течения, ныряли, выбирались на камушки и отряхивались неизменным легким движением от головы к хвосту, одним на всех.

Поплавать бы. Такой долгий-долгий заныр в темную воду. И этот вечный момент, после прыжка, когда вдруг пугаешься вожделенной воды и, уже в воздухе, наполовину изменяешь решению прыгнуть, и по телу пробегает дрожь, этакое физиологическое «ой!», и тут же смывается рассевшимся надвое холодным и твердым телом воды и счастьем оказаться в ней.

— Эй, принимай работу! — окликнул ее Джин, механик.

Она вернулась к машине. Джин лежал на переднем сиденье, то так то эдак разглядывая дело своих рук, а собаки обнюхивали его башмаки и штанины. У западного края неба воздвиглась груда мощных облачных башен: и цвет был самый тот. И в полуденной духоте по спине у Роузи пробежал вдруг холодок. Скоро будет гроза.

Она поехала обратно, к Блэкбери-откосу, но вместо того, чтобы свернуть на мост, поехала налево, на север, вдоль Шэдоу-ривер. Перевалило за полдень, и ничего призрачного в речке Шэдоу не осталось: она вся сплошь сияла и отблескивала солнечными зайчиками; лучи солнца, пробиваясь сквозь серебристые осины и темные мохнатые ели по берегам, били прямо вниз, в глубокое речное русло. Вода радостно неслась через перекаты, закручиваясь вокруг высоких сапог рыболова, который стоял на мелководье и нахлыстом ловил форель.

Шэдоу-ривер — курортная река; по крайней мере, выглядит таковой в рекламных проспектах, да и по сути уже много лет таковой является. Ниже по течению, у Откоса, в тамошних еловых лесах, понастроили санаториев: геометрических конструкций из стекла и некрашеного дерева, с выступающими верандами и лихо нахлобученными, под самым невероятным углом, скатами крыш. Санатории действуют круглый год, и в некоторых из этих домиков и в самом деле круглый год живут люди: врачи, администрация «Лесной Чащи», профессионалы отдыха, всю жизнь на курорте. Чуть дальше стиль построек меняется, появляются допотопные «шале», треугольные, «под палатку», домики, выстроенные десять, а то и двадцать лет назад, с вкраплениями обычных бревенчатых срубов и даже нескольких приблудных трейлеров, которые трудолюбиво вкатили в гору, оборудовали туалетами, крылечками, навесами для автомобилей и сделали из них стационарные жилища; а еще того дальше, у подножия двух гор, называемых гора Мерроу и гора Юла, расположены самые древние в этих местах поселения, одноэтажные домики с верандой, срубы, целые летние лагеря и отдельные обшитые досками хибары, оставшиеся тут еще со времен Депрессии, а то и раньше, излюбленные места отдыха давно и накрепко сбившихся компаний: в тесноте, да не в обиде, возле медленно мелеющих озер или по берегам реки, в тех местах, где ей вдруг приходит в голову разлиться чуть пошире; здесь на прибитых над дверьми досках написаны имена завсегдатаев, здесь камни вдоль коротеньких прогулочных аллей выкрашены белой краской, здесь торчат столбы с привешенным сверху баскетбольным щитом, здесь на любой полянке можно наткнуться на турник или на детские качели.

Общий стиль всех этих городушек проходил у Роузи под общим титулом «Гуляй, деревня»; когда она была маленькой, ей нравилось, какое тут все крошечное и как по-соседски дружно живут приезжающие на пару недель люди, в тесных домиках, под неумолчный гам детей, лай собак и веселые голоса очередной затеявшей пикник компании. Ее собственное детство прошло на широкую ногу, места было значительно больше, а шума — меньше, и потому здешняя жизнь казалась ей куда более детской, чем своя собственная. И эта детская привязанность никуда не делась. Она не спеша ехала через эти насквозь знакомые места — в сторону «Лесной Чащи» и охотничьего домика «У Вэл», подмечая по дороге массу забавнейших мелочей. Вот кто-то огородил свой кусок покрытой слоем еловых игл земли бетонной стенкой, с башенками по углам, сплошь усеянной кусочками разноцветного стекла, донышками от бутылок и вообще всякой блестючей всячиной. Отдыхал здесь по большей части пролетариат из Конурбаны, и все эти пузатые мужики, казалось, попросту не умели сидеть без дела, им постоянно требовалось занять себя хоть какой-то работой; они возводили бетонные стены и вкрапляли в цемент цветные стеклышки, они строили навесы для машин, рыли ямы под барбекю и украшали крылечки резными перильцами. Или, по крайней мере, именно так они и делали в былые времена. Все чаще и чаше на глаза Роузи попадались пустующие домики, а то и вывески с объявлением о продаже целого лагеря. Интересно, подумала Роузи, а куда они ездят теперь. Былье Ди, интересно, что бы это могло означать. Продаются Былье Ди. Ах да: «былые дни». Она проехала мимо бакалеи «Нате Вам» и магазинчика, где продавали наживку, под названием «Нажывка», — вы что, не знаете, как пишется «наживка», да нет, мистер, конечно же, знаю, только вот ведь какая штука, народ просто толпами валит сюда, чтобы сказать мне, как это пишется; эти два магазинчика да еще приземистая, из бетонных блоков выстроенная церквушка — вот, собственно, и все, что осталось от несостоявшегося города по имени Шэдоуленд, заложенного когда-то в месте пересечения двух долин, на перекрестке двух дорог.