Тибетское Евангелие - Елена Крюкова Страница 13

Тогда женщины (сказали): Отведай с нами хлеба нашего!

И взял я из рук дамасских женщин (хлеб), и ел его.

И продолжал смеяться.

…юноши: Видим, что (чужой) ты! Чужого (нам) не надо! Ответил: Я иду своим путем.

…дети (спросили): Болят у путника ноги? Они почувствовали на стопах моих трещины мои. Я сел и вытянул (ноги) перед ними. Дети принесли теплой воды в тазу и (омыли) мне ноги. Возрадовался. Исчезла боль. И сказал: Иду на Восток, ибо надлежит мне (свидеться с) Великими Мудрецами, живущими на восходе Солнца! (Спросили) дети: Так будешь ли прославлен? (Снова) засмеялся. Ответил: Когда Жених выйдет из Чертога Брачного, тогда пусть (они) постятся и пусть молятся!

…это поток. Вышний Владыка — (это) река. Вышний Царь — (это) море; омывает ноги (ваши) внизу, а небо целокупно (отражается в) нем.

…из Дамаска в Пальмиру. Роскошь города Великого Сифа! (Они) говорят мне: Ты сын Господа Бога нашего. (На что) говорю: купцы, речи мои слушали ли внимательно? Отвечают: (Вознесем тебе) благодарственную песнь! Смеются (их губы), розовеют на солнце их лица. Говорю: Никому из тех, кто живет (здесь и сейчас), не дано (узнать) в лицо меня.

…узнает?

…обнял его, и с головы его скатился розовый (тюрбан? шерстяной платок?). Говорит: ты с нами в виде ребенка, а может, ты не (Вышний), а колдун? Вылечил захворавшего верблюда, а (хотели) прибить скотину.

…постиг солнечный (удар), и его вылечил. А (отправлялся) к праотцам.

…смеялись (сначала, потом) стали впадать в ярость и в (гнев). Вскочили и хотели бить (палками). Встал. Руки раскинул и стал похож видом на (крест). Не буду есть вашу еду! — сказал. Пока вы не поймете, что (Тот), Кто внутри вас, руководит вами! Если внутри вас (Вышний) — разве подобает вам бить и убивать? Подобает ли кричать по-скотьи, (визжать) как свиньи? Человек (сошел) с неба. Его же (принижают) все время. Помните: вы не земляная персть. Ваше жилище над вами, в (мире горнем).

…тогда они (закричали): Покажи, где жилище наше! Введи нас (туда)!

…не могу. Ибо не (Вышний) поселил гнев и ужас под ребрами вашими. А тот, с кем и я (сражаюсь). Вдохните глубже воздух, а потом отдайте дыхание. Пусть оно выйдет (вон). Очиститесь. Пусть первый, кто усмирит (…) в себе, станет напротив меня и скажет мне: Вот я, брат мой! Прости, люблю (тебя)!

…и (встал) передо мной. И сказал: Прости! Люблю!

…обнял его. Увидел: в черной бороде его блестели (слезы). И я (заплакал) вместе с ним от (…).

…(остальные) отвернулись. И сказал: Все сильны лишь слабостью своею, и никогда не отворачивает от (брата) своего лицо свое. И, плача, он все равно отвернул от (меня) лицо (свое). И сказал: Роскошь златого града Пальмиры превосходит все, виденное мною доселе! Но все сокровища (града сего не отдам за) один взгляд твой, брат мой, глаза (в глаза).

…плача, поглядел мне (в глаза). И поглядел ему (в глаза).

…глядели друг на друга.

…(глаза) глубже тысячи морей, глубже тысячи тысяч гладко обточенных (…), смарагдов и (…). Ярче хризопразовой (колонны) храма Соломона сияли (глаза) его! И сказал ему: Брат мой, понял ты, любовь правит миром?

…(но) смеялись, хоть и кивали (головами).

Нынче подошли путники совсем близко к Дамаску, его же жители пустынь именуют Дамашк. Благословенный град аш-Шам, сиречь Дамаск, воссиял из гор и марева пустыни, земной Эдем!

Мой господин, нежный мой мальчик! Не знаешь, что разбили купцы твои палатку свою близ деревеньки Бейт-Лахья, где жила праматерь Хева. Я знаю, я.

У Хевы был красивый сад; она разбила его в память об Эдеме, откуда изгнана была вместе с мужем своим, грешным Адамом. Красные яблоки прятались в темно-зеленой, мрачной листве. Пылали померанцы скифским золотом. Сладкие сливы таяли диким медом на языке. Крупные, тяжелые виноградные гроздья свешивались с гибкой подсохшей лозы, и цветом были: чистый аметист, синий лазурит, прозрачно-зеленый хризопраз! Драгоценности — плоды земные, и плоды земли — самоцветы. И те и другие праматерь Хева любила. Однажды сын ее младший, Авель несчастный, в подарок ей гроздь густо-алых гранатов принес. Замерло сердце у Хевы. Почуяла кровь.

Помолилась за сына! Да поздно.

Все мы чуем кровь всегда и везде! Загодя чуем! Да не умеем читать земли знаки.

А вот мальчик мой, Господь мой, умеет!

Разожгли купцы костер на свежем воздухе. Жарили мясо, косулю у охотников задешево купили. Освежевали. На вертел насадили; ярко, гордо горел одинокий огонь. Жир капал в костер, шипел, маслом в огонь с раскаленных небес капали звезды.

Сидел Исса слишком близко к огню, красные когти огня вонзились в подол его плаща. Обнял огонь Иссу. Вмиг плащ его стал красным и золотым!

Я ахнул. Думал — он закричит и заплачет!

Нет. Так не вышло. Ни крика, ни стона. Встал над костром. Руки к огню протянул.

Купцы заорали недуром, надрывая глотки: «Ты горишь! Горишь, Исса! Скорей беги к реке! Там — река!» И пальцами в кромешную тьму тыкали: беги, мол, туда! Скорей!

Не шелохнулся. Огонь взлизывал до ладоней, до дрожащего подбородка.

Стоял над костром. Горел. Морщины мгновенно и страшно изрезали лоб.

И я видел, как мгновенно, быстро седеет одна, потом другая рыже-русая прядь.

Белым снегом, инеем морозным голова покрывалась.

Первый огонь, который усмирить, полюбить было надо.

Если дикому зверю положить руки в зубы, зверь пасть на живой плоти сомкнет, и человек рук лишится.

Если голову укротитель в бешеном, веселом и пыльном цирке, на арене, засыпанной опилками, на виду у всего амфитеатра, у толпы всей, дико вопящей, зверю в разверстую пасть засунет — хищник, лишь тонкую паутину человечьей слабости почуя, немедленно человека растерзает; и голова его, с мозгом мягким и сладким, лучшим лакомством для зверя будет.

А что же огонь? И огонь — зверь. Хищна, необорима его природа. Владеть ею нельзя. Приказывать — напрасно. И лишь только любовью…

Они кричали: «Беги! Беги! Скорей! К реке!»

А реки-то и не было. Не было реки рядом.

Лишь тьма, тьма жаркая, пустынная — черной мертвой водой вокруг стояла, черным колесом катилась по ободу времени.

И купцы увидали. И я увидал, из поднебесья своего. Медленно, медленно сползло пламя с Господнего хитона. Медленно стали сворачиваться в красные кольца, опадать на землю алыми, бронзовыми листьями лепестки, языки огня. Из алых они становились — голубыми. Из золотых — синими. Из кровавых — небесными.

Мальчик мой весь стоял теперь в объятиях синего, мощного света!

Да, света; а не огня.