Порок сердца - Ольга Минина Страница 13

— Угу, и сразу в постель, на бедную инвалидку — извиняться. Ты все такой же кобель.

— Да я сам не знаю, как это…

— Ну ладно, ладно. А что это у нас за колечко на пальце? Ты ж гад, еще и женат.

— Ну да, и сыну шесть лет. В садик ходит, правда, не мой сын — жены. Я, Кать, после того как чуть без солдата не остался, три года к бабам не подходил. Веришь? В Москве хоронился, у мамы. Павлова боялся — жуть. Бухал, только с Викой общался. Мать меня в дурку к профессору Куренкову устроила, вот он меня к жизни и вернул, вернее, санитарка, которая за мной ухаживала. Она стала моей первой женщиной после той страшной травмы. Я так обрадовался, что солдат опять в строю, что тут же на ней и женился.

— Что за бред, называть свой член «солдатом»?

— Это у меня после дурки, мне так легче, спокойнее — Куренков посоветовал.

— Ладно, офицер. Ложись рядом, ночь у нас с тобой будет длинная, солдата отпускай в увольнение, будешь мне сейчас рассказывать про нашу любовь — как все было. Только не ври. Мне Белка уже все про тебя, про себя, про Риту и про Лену павловскую рассказала. Тебе, кстати, ребенка-то своего от Лены не жалко, что ли? Она змея, а ребенка-то своего не жалко?

— А чего ее жалеть? Дуру здоровую — она ж с Викой, Катька-то моя. Я близко к ней не подхожу, мне доктор запретил, чтобы стресса не было. Чтоб с солдатом чего, не дай бог. Она ж вылитая Ленка.

— Ну-ка, ну-ка! Ничего не понимаю, голова болит. Вика — Виктор, Катька твоя. Давай с этого места поподробнее.

— Да чего здесь непонятного? Вика — сестра моя, восемь лет назад бесилась с жиру, трансвеститом была. Ты ее видела у меня — с усиками. Лена, короче, ребенка-то родила, когда она в коме была. Ребенка спасли, а ее — нет. Павлов ее крепко приложил. Вика моя каким-то образом девочку удочерила. У нее самой детей быть не может — грехи молодости. Ну вот, сбылась мечта идиотки, за деньги-то все можно. Ты их в Москве и встретила, понятно?

Катя была окончательно сбита с толку.

— Занятно, дочь твоя и Лены? А похожа на меня. Почему?

— Катя, ну ты даешь! Да потому, что эта Лена чертова — твоя сестра по отцу. Он ее, правда, только перед смертью признал, а так всю жизнь игнорировал. Он тебя любил. Ты что, и этого не помнишь?

Второй раз за день Катя была абсолютно не готова к услышанному, у нее, оказывается, была еще и сестра.

— Ну вот приплыли. Мне уже Белка что-то про отца плела, почему-то про Папагена. Учителя танцев. Все вы танцоры — кобели! Ты сейчас как?

— Кобель.

— Я в смысле — танцуешь?

— Больше ставлю, маманя меня в «Доллз» устроила. Тебе про любовь-то нашу рассказывать?

— Про любовь? Погоди. Я ж никак родиться не могу. У меня в дневнике другой отец. Давай с отца начнем, с этого доброго и хорошего — человека и Папагена.

— Ну, ладно, слушай.

Колоколамск. Восемь лет назад

Этим летом все продвинутые чуваки и чувихи города Колоколамска слушали только новую модную группу «Мумий Тролль», а подсадил их на нее главный мачо городка — Женя Королёв, строивший свою молодую жизнь по Илье Лагутенко. «Кот кота — ниже живота» — с утра крутилось в отягощенной тяжелыми думами, длинно-светловолосой голове звезды коламского ночного клуба. Женя был очень зол. Он шел по городу, засунув руки в карманы джинсов, и пинал консервную банку, которая случайно попалась ему под ногу. Неимоверно ярко светило июльское солнце, уже который день стояла страшная жара. Голову напекло, футболка противно липла к спине. Он всю дорогу пытался идти в тени домов и деревьев, но это не всегда получалось, все равно кое-где приходилось передвигаться под безжалостно палящим солнцем. Мысли крутились только вокруг одной темы, вернее одной стервы.

«„Ниже живота!" Да пошла она на хуй, эта Лена! Он никому не позволит так с собой обращаться. Неужели все беременные такие ебанутые? „Узнаю, что трахаешь кого-то, — хуй отрежу!" Знает, чем пугать. Кастрацией, бля. Как кота! „Кот кота" — черт, вот привязалась дурацкая песня! Хотя нет — песня реальная, и „Мумик" круче всех! А котам вроде как яйца отрезают. А если член — это оскопление. Все — баста! Завтра он двинет в Москву, к мамане, пусть что-нибудь придумывает. А сука-Ленка останется здесь, в жопе мира, со своим Павловым, вот он ей и покажет „ниже живота"!» — Евгений с силой пнул банку, и она улетела в кусты.

От мыслей про Лену его отвлекла открытая дверь Дома творчества юных. «Оба-на, а чего это он открыт? Ведь не сезон. Может, зайти к Папагену перед отъездом, попрощаться? Он всегда был реальным челом». Женя зашел и поднялся на второй этаж, где располагался актовый зал. Его шаги гулко разносились по знакомым пустым рекреациям, пахло краской и пылью, откуда-то издалека доносился стук молотка. Сколько раз он бродил по этим коридорам? Женя мог, закрыв глаза, легко пройти от входной двери до танцзала. И сейчас, проходя знакомым маршрутом, он чувствовал что-то похожее на ностальгию. Здесь Женя шесть лет занимался бальными танцами под руководством любимого педагога — Геннадия Андреевича, которого за глаза все звали просто — Папаген. Женя прошел через танцзал, где рабочие в это время меняли зеркала, и заглянул в кабинет, которым Папагену служило небольшое помещение при танцзале. В комнатке было очень тесно, еле-еле помещался письменный стол, как всегда чем-то заваленный, несколько стульев, шкафгардероб и стеллаж, уставленный призовыми кубками. По стенам были развешаны многочисленные грамоты, фотографии любимых учеников.

В кабинете сидел сам Папаген с удивительно прикольной девицей. Женя про себя даже присвистнул — ни фига себе, он здесь такую еще не видел. Белое платье и светлые волосы контрастировали с огромными карими оленьими глазами, вся она была какая-то невозможно тонкая, хрупкая, как фарфоровая, а ноги незнакомки были длинней, чем у героинь самых смелых Жениных фантазий! Ну а Папаген — такой же как и всегда — сухощавый, с глубоко посаженными карими глазами, орлиным профилем и седой головой, сохранивший, вопреки годам, великолепную осанку. Аккуратно и безукоризненно одет — не новый, но тщательно вычищенный и выглаженный светлый костюм, идеально сидел на его точеной фигуре. В городе болтали, что его отец был испанским подданным и на самом деле у Папагена были совсем другие имя-отчество, но какие — никто не знал, как и то, почему и когда к нему приклеилось странное прозвище. В момент, когда Женя заглянул в кабинет, девушка жаловалась:

— Эх, лучше бы я в уборщицы пошла, чем такие страшные обломы. Геннадий Андреич, как мне жить-то теперь?

Учитель не успел ответить, как увидел заглядывающего в дверь Женю. Папаген радостно вскочил из-за стола, почти вприпрыжку помчался к гостю и крепко его обнял:

— Женечка, как я рад! Молодец, что зашел! А я вот уговариваю Катерину нос не вешать, делов-то — экзамены в театральный завалила. Мало ли какие беды у людей в жизни случаются, нужно уметь держать удар. Хочу вас познакомить, у меня, кстати, давно такая мыслишка проскальзывала. — И уже обращаясь к своей знакомой, произнес: — Катя — это мой лучший и любимый ученик — Евгений, прошу любить и жаловать!