Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев Страница 13

– Да ты, оказывается, борзый. Пойдем, поговорим по-мужски.

По-мужски поговорить означало выйти и без посторонних разобраться, при этом сначала, как обычно, гневно и с трехэтажным матом постараться доказать свою правоту на словах, а потом, если не получится найти общего согласия, так сказать, консенсуса, в этом джентльменском разговоре, то побить друг другу морду.

Я пошел за Секаловым в подсобные кладовые помещения столовой. Как только мы вышли из большого зала столовой, зашли в узкий коридор и прошли метров десять, Секалов, шедший впереди меня, вдруг резко обернулся и ударил меня кулаком в лицо. Это был сильный прямой удар в челюсть. У меня помутнело в глазах, мелькнули искры, но через пару секунд я пришел в себя и бросился вперед на кавказца, занеся правую руку для ответного прямого удара. Но на противоходе я попал под второй такой же удар тяжеловесного ингуша. Это был нокаут. Я не упал назад, но ноги мои подкосились, и я начал опускаться на землю. Глазами я видел, но рассудка не было. Я ничего вокруг не воспринимал. Секалов поддержал меня и, как котенка, держа за шиворот, вывел в зал, подвел к столу с кастрюлей и грязными стаканами и, видимо, приказал мыть. Я ничего не помню из того, что он мне говорил, а помню, что начал приходить в себя за мытьем стаканов. Я помыл пару стаканов, когда мог уже соображать. И моя совесть очнулась и начала бороться с моим разумом. Такого сильного удара в жизни я еще не получал. Драки были, конечно же, и в детстве, и в армии, были и синяки, и ссадины, и удары по моему лицу, но чтобы я терял от удара временно сознание – такого в жизни еще не было. К тому же очень больно болела челюсть после прямой Секалова, и я чувствовал, как появляется отек.

Примерно минуту побеждал разум, который отговаривал меня идти на дальнейший конфликт с этим ингушом и предлагал помыть посуду за деда, тем более что так делали все молодые солдаты и оставались при этом уважаемыми среди сослуживцев. Что поделать, если таковы понятия и неписаные армейские законы. Но потом мое безрассудство взяло вверх, я спокойно прекратил мыть посуду и на виду у всех, в том числе у Секалова, вышел из столовой. Секалов смотрел без удивления, но зло ухмылялся и крикнул вдогонку, что мы в казарме еще встретимся. Минут сорок я просидел на спортплощадке, ждал, пока сознание прояснится полностью, но шум в голове долго не проходил. Потом пошел в столовую домывать свой участок пола. Секалова там уже не было. Никто со мной не разговаривал, да мне тогда еще и не удалось обзавестись товарищами. Конечно же, я знал, что приключения продолжатся вечером в казарме. И они не заставили себя долго ждать.

Вечером, после работы в столовой, нас строем привели к казарме. На душе было неспокойно. Нет хуже состояния ожидания, когда знаешь, что будет конфликт и что Секалов не позволит пройти незамеченному такой поступок молодого бойца. Тем более что такое ослушание было на виду у всех и любому «деду» в подобной ситуации, чтобы в дальнейшем быть уважаемым среди своих сослуживцев, нужно было применить силу, победить, унизить духа и заставить выполнять свои требования. Я зашел в казарму и отправился сначала в умывальную комнату, где немного привел себя в порядок. К тому времени у меня уже были какие-то знакомства среди сослуживцев. По крайней мере те солдаты, которые отслужили полгода, уже со мной здоровались, а некоторые звали по имени. Но в тот вечер все меня обходили стороной, боясь показаться моими друзьями, а следовательно, как и полагается друзьям, прийти в случае беды мне на помощь. Армия, по крайней мере для ребят, прослуживших не более года, – это территория с волчьими законами, где каждый сам за себя.

Я умылся и пошел в середину казармы, где стояли койки. От страха не дрожал, но кровяное давление повысилось, двигаться не хотелось, было желание только остаться где-нибудь одному в темном защищенном месте, где никто тебя не найдет, не тронет, не унизит. Но уходить из казармы нельзя было, так как скоро должно было состояться построение с перекличкой фамилий, после которого должен был быть отбой. Очень хотелось спать, потому что ни физических, ни моральных сил к концу дня уже не было. Однако я не торопил время отбоя, боясь, что дальнейшие разборки с Секаловым могут продолжиться ночью, когда меня разбудят, сонного и ничего не понимающего, в одних трусах. Но все складывалось к тому, что разбор полетов произойдет до отбоя. Секалов, который пришел в казарму часа за два до меня, не мог долго ждать восстановления своей репутации. «Дедушке» не сиделось с другими дембелями, потому что он, видимо, боялся, что они начнут вспоминать, как борзый молодой перед его взором ушел из столовой, а он даже не стал его останавливать. Лежать на кровати и читать книгу ингуш тоже не мог, так как душевного спокойствия, наверное, у него не было. Он ждал меня и ждал очередного сопротивления, а оно на самом деле не всем приятно. Есть люди, которые ищут конфликты, питаются этой злой энергией, но их ссоры в основном завязаны на ругани, на повышении голоса, на матах, криках, истерике, после которых, видимо, им становится лучше и они, перекричав соперника, чувствуют большую свою значимость как личности. Если в этих конфликтах противник полностью сломлен, то такие люди получают удовольствие от унижения, ударов, побоев. Но когда есть физический отпор, даже конфликтные личности не любят связываться. Причем отпор может быть не только физический, но и духовный, на уровне энергии, твердости характера, так называемого человеческого внутреннего стержня. Ведь Секалов понимал, что физически он намного сильнее и стычка в столовой показала, что он легко меня победит, если я даже надумаю драться. Кроме этого, на его стороне была правда, так как он был «дед», а я – салага, и вся армия жила по таким законам не один уже год. И в словесную перепалку со мной ему не надо было вступать, доказывая при всех свою правоту, можно было с самого начала без предупреждения просто бить и физической силой заставлять сделать так, как он того хочет. Однако, как полагаю, кроме физического единоборства и словесной перепалки, в каждом конфликте есть скрытая борьба внутренних энергий. Чаще явный внешний победитель остается полностью удовлетворенным. Но в тех случаях, когда внутренняя энергия победителя до конца не взяла верх над внутренней энергией побежденного, тогда победителю некомфортно, дело кажется не выигранным, борьба закончилась не полной победой. Думаю, что в нашем случае было именно так. Несмотря на явное физическое превосходство и армейские правила о том, что молодой должен подчиняться «деду», Секалов, видимо, чувствовал дискомфорт оттого, что не сломал мою внутреннюю силу. Но у меня была своя правда и мне было начихать на то, какие были неписаные законы в этой долбаной армии уже многие лета.

Чтобы как-то унять свое беспокойное ожидание, Секалов вечером в казарме организовал веселые состязания. Ингуш приказал троим молодым парням, прослужившим по полгода в армии, быть «конями», сел на одного из них, взял подушку и начал биться подушками с другими «дедами», оседлавшими оставшихся молодых бойцов. При этом, конечно, это не выглядело молодецкой забавой для всех, так как молодых всячески унижали. Приказывали им опуститься ниже, когда всадник взбирался на своего «коня». Если же «конь» от тяжести или от столкновения с другими падал, то в ход шли «дедовские» пинки и трехэтажный мат. Правда, такие удары были не злобные, не жестокие, а слабые, игривые, произведенные с улыбкой. Так они веселились, когда пришел я. Секалов, конечно же, сразу меня заметил и после очередной победы в рыцарском турнире слез со своего молодого бойца и крикнул с бравадой мне, чтобы я подошел и стал его свежим «конем». Так, может быть, он хотел уйти от конфликта, не потеряв лицо перед сослуживцами. Хотел заставить меня ему подчиняться, но не в работе, а в игре.