Анастасия. Вся нежность века - Ян Бирчак Страница 13

На руках у одной из царевен пристроилась примолкшая собачка с розовым бантом.

* * *

Комната быстро наполняется солдатами с пистолетами и винтовками. Их около пятнадцати человек. Они становятся в три ряда у противоположной стены. Грохочут сапоги, бряцает оружие. Входит Юровский. От двери быстро произносит:

– Ввиду того, что вы представляете угрозу революции, исполком Уральского реввоенсовета постановил расстрелять вас! – и тотчас ловко достает из кобуры свой маузер и первым стреляет в Николая.

Тот только успевает заслонить свободной рукой сыну глаза.

Начинается беспорядочная стрельба. Первыми оседают царевны. Мечется прислуга с подушкой, повсюду летают перья, повалены стулья. Дольше всех держится царь. В него стреляют много раз, пока не понимают, что он давно мертв. Когда его толкают, он так и падает, не отпуская царевича.

* * *

Наконец операция завершена. В комнате все синее от порохового дыма. На стенах, на стекле, на полу – повсюду кровь. Юровский уходит, остаются двое солдат, пристреливают тех, кто еще шевелится, оставляя от своих ног кровавые следы. Возле чьей-то юбки цепочка кровавых пятен, и вдруг они вспыхивают, играют яркими сочными рубиновыми лучами. Конвоиры замирают, пятятся, крестятся в испуге: свят, свят, свят… Затем подходят ближе – это крупные рубины, выпавшие из простреленного корсета одной из княжон. Оба плюются и пинают княжну ногами. Тут откуда-то из-под тел выползает собачка с развязавшимся розовым бантом и рычит на них. Один из конвоиров, игравший с ней во дворе накануне, не целясь, стреляет в собачку. От огромной ударной силы ее подбрасывает высоко вверх и разрывает чуть ли не в клочья.

Конвоиры, сделав свое дело, хлюпая сапогами по крови, идут к двери и, перед тем как повернуть выключатель, окидывают взглядом подвал. Собачка подползает к царевичу, укладывается мордочкой у него на шее в выемке между головой и плечом и, вытянувшись, замирает.

Свет гаснет. Последней гаснет рубиновая точка.

Голос Юровского за кадром:

– Срочно телеграфируйте в Кремль об исполнении!

* * *

Дежурный в Кремле у телетайпа принимает телеграфную ленту:

«Москву Кремль Свердлову копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: Ввиду невозможности обеспечить сохранность царской семьи перед угрозой сдачи Екатеринбурга белогвардейским войскам Уральский совет постановил принять решение о ликвидации. Постановление приведено в исполнение в ночь с16 на 17 июля. Президиум Уральского областного совета».

Дробный стук телетайпа ритмом напоминает звуки выстрелов в подвале.

В предрассветной тишине в садах звонко пробуют голос первые птицы. Камера панорамирует тихий сонный городок, разрезанный блестящей лентой реки, приближается к дому Ипатьевых. В кронах деревьев нарастает пение птиц.

Под эту идиллию во дворе в сплошной тишине под сопение и топот сапог конвойные на простынях и одеялах выносят трупы и грузят их в стоящий у ворот грузовой фиат с кузовом, выстланным брезентом. Юбки княжон цепляются за ветки низкого кустарника у дорожки, остаются висеть белыми клочьями. Последней, подхваченная за задние лапки, в кузов летит собачка.

На садовой дорожке, белеющей треугольниками кирпича по краям, задрали головы вверх два солдата:

– А звезды-то какие высыпали, звезды-то!

– Вестимо, июль, как без них, – отвечает сквозь зевоту другой голос.

– А вон, гляди, туда, за крышу, звезда упала. Гляди, и еще, еще!

Ночное небо над садом действительно чертят редкие метеоры.

– Это, брат, на счастье, примета такая, – рассудительно отвечает собеседник.

– Да какое тут счастье! Думай, что говоришь.

– А это, брат, кому какое написано, не нам судить.

* * *

Поодаль в переносном колесном кресле цесаревича, брошенном в саду, перекинув нога за ногу, докуривает цигарку Юровский и тоже поглядывает на небо. Его беспокоит приближение рассвета, уже тронувшего светлой полоской горизонт на востоке. Отдохнув, Юровский поднимается с кресла, подходит к грузовику, отдает команду:

– Закрывай борта, заводи мотор!

Солдаты бросаются к машине, закрывают кузов сверху брезентом, поднимают борта.

Водитель в кожанке вставляет в капот заводную ручку, начинает натужно вертеть. Мотор чихает, но пока не заводится.

К Юровскому подбегает смущенный солдат. Это наш Васяня.

– Товарищ комиссар! Кажись, какой-то бабы не хватает…

Юровский раздраженно, еще не вполне понимая ситуацию, бросает на ходу:

– Чего вам там не хватает?!

Васяня что-то взволнованно и сбивчиво ему объясняет. Юровский взрывается:

– Куда, вашу мать-перемать, раньше смотрели? Где начальник конвоя? Почему сразу не сосчитали?!

– Так ить у нас кто считать-то путем умеет? Мало кто, товарищ комиссар. А может, еще и сойдется все, если по-умному посчитать…

– Я т-тебе покажу, умник нашелся!

Юровский вскакивает в не закрытый еще кузов грузовика и начинает шарить внутри, переворачивая трупы ногами. Со стороны видно, как мечется в кузове свет от электрического фонарика. Вскоре он соскакивает с грузовика и дает команду:

– Обыскать все! В доме, в подвале, в саду, в погребе – ищите везде! И побыстрей, уже светать начинает.

В доме поднимается суета, зажигают свет, в окнах мечутся тени, по саду беспорядочно пляшут пятна света от фонариков.

Юровский напряженно стоит у стола с телефонным аппаратом, постукивая по столу костяшками пальцев, глаза смотрят в одну точку. К нему подходит кто-то из старших в отряде и докладывает:

– Товарищ комиссар, в доме ничего подозрительного не обнаружено. Так что все в порядке. Разрешите снять караулы и дать команду к отправке! Как бы совсем не рассвело…

Юровский обреченно начинает вертеть ручку телефонного аппарата. Рядом останавливается Васяня и решительно нажимает на рычаг аппарата:

– Товарищ комиссар! Ведь из-за чего суматоха? Из-за бабы какой-то. И ведь незнамо даже, из-за которой, – кто их теперь-то, после всего, разберет? Главное, что с мужеским полом, с царем и наследником все сходится. А бабы – дело наживное. Ежели надо для счету, по пути какую-нить подберем. Все одно, в какую контру стрелять.

Юровский внимательно смотрит на смышленого солдата. Опустив голову и, видимо, приняв решение, бормочет как бы про себя:

– Ты там не очень в отряде распространяйся, понял?

– Как не понять, товарищ комиссар, я страсть какой понятливый, особливо в таких щекотливых понятиях…

Юровский строго:

– Я тебя предупредил! Если язык распустишь, пеняй на себя!