31 августа - Лоранс Коссе Страница 13

Она решила слушать новости только утром и вечером и читать одну газету в день. Ей нужна хоть какая-то передышка. Теперь она почти не сомневалась, что ее найдут. Будь у нее хоть один шанс из ста проскользнуть сквозь расставленные сети, она сделала бы все, чтобы его использовать. Но она не обманывала себя. Больше она узнает или меньше, это уже ничего не изменит.

— Ну что, ты смотрела? — спросила она с ходу, встретившись в ресторане с Мари-Но. — Вслед за Дианой откланялась Мать Тереза. Что за неделя!

Мари-Но пожала плечами:

— Ты просто дура, это не одно и то же.

Мари-Но грустила. Она больше не могла пролить ни слезинки по своей поверженной фее. И понимала, что через две недели окончательно забудет о ней. Так грустят при расставании с чудесной книгой. Ты прожил с ней волшебные часы, но вот все кончилось. Можно, конечно, прочитать книгу еще раз, но прежнего чувства уже не вернешь.

Лу прикусила язык. Зачем было дразнить ее? Мари-Но — ходячее радио, она узнавала новости раньше газет и из крайне надежного источника. Надо быть идиоткой, чтобы испортить с ней отношения.

— Знаешь, — сказала Лу, — в субботу я тоже смотрела похороны. Я смеюсь, как будто мне все до лампочки, но когда видишь этот гроб, эту безумную толпу, невозможно остаться равнодушной.

Мари-Ho только этого и ждала. Все утро она выкладывала сведения, добытые за последние два дня.

Трое фотографов, которые присутствовали при аварии, но не были задержаны, добровольно явились в полицию. Трое новых. Нам еще предстоит узнать много интересного.

Неоказание помощи в такой ситуации карается пятью годами тюрьмы, это считается более тяжким преступлением, чем непреднамеренное убийство. За него только три года. Это правильно. Непреднамеренное убийство — оно и есть непреднамеренное, в нем нет злого умысла. Неоказание помощи — это преднамеренно, понимаешь? Тут не случай, а умысел, сознательное решение. Это ведь подлость, правда?

— Да, конечно, — сказала Лу.

Через неделю Мари-Ho сообщила, что полиция располагает материалами, снятыми камерой наблюдения. Эта камера, установленная на въезде в тоннель Альма, работает безостановочно.

Лу готовилась к этому. Но услышанное так потрясло ее, что, наскоро придумав, будто ей необходимо обслужить новых посетителей, она выскочила из кухни, чтобы никто не увидел выражения ее лица.

Мари-Ho сообщила об этом во вторник, но в среду, крайне раздосадованная, призналась, что на самом деле никакой пленки нет, и объяснила почему. Камера-то на въезде была и снимала безостановочно. Но ничего не записалось. Представляете? Камера непрерывно работает, и дежурный может следить за всем, что происходит. Но ничего не остается, ничего не записывается, знаете почему? Есть какой-то закон, который запрещает запись. Оказывается, записывать нельзя! Закон "Об информационных технологиях и правах личности", так он называется. И если кто-то вовремя не посмотрел на экран наблюдения, все пропало.

В четверг Мари-Ho приободрилась. Одно дело видеокамера, другое — радар. Радар фотографирует. Он для этого и установлен, чтобы фотографировать машины, превышающие скорость. А "мерседес", как известно, скорость превысил. Все это к тому, что уже неделю работа в фотолаборатории кипит днем и ночью.

Почему неделю? Лу не осмелилась спросить. Почему об этом ничего не говорилось в прессе? Если у полиции есть фотографии, почему они хранят это в тайне?

В пятницу все объяснилось. Реальность обескураживала. Вечером тридцатого августа в тоннеле Альма не было никакого радара. Ни постоянного, ни передвижного, никакого. Стало быть, нет и фотографий. Это же надо! В какой бы точке Парижа автомобиль ни превысил скорость, его тут же фотографируют, у полиции куча таких снимков, нет лишь снимка "мерседеса" Дианы.

Тут вот что надо понять. Тридцатого был еще август, в августе полицейский состав не укомплектован. Полицейские греются на пляжах, как и все. Поэтому радаров было меньше, и фотографий меньше. Случись авария двумя днями позже, все было бы по-другому, сокрушалась Мари-Но, оправдывая, однако, Сандру и мужа Сандры. Они тоже имеют право на отдых. Я имею в виду, полицейские.

Из огня в полымя. Всю неделю от известий Мари-Но ее бросало то в жар, то в холод.

В перерыве, в районе трех, когда они успевали накормить всю округу, Лу говорила, что ей хочется размять ноги и выйти на солнышко, раз уж установилась прекрасная погода; каждый день, с понедельника по пятницу, она гуляла с четверть часа, всякий раз выбирая себе новый маршрут, покупала газету и просматривала ее в первом попавшемся кафе.

В понедельник она купила "Либерасьон" в конце улицы Тронше, пролистала ее в баре "Ампир", на углу улицы Матюрен. "Либерасьон" посвятила похоронам принцессы, помимо первой полосы, еще шесть. Шесть полных страниц в честь "Последнего выхода к народу народной принцессы" и треть страницы в честь Матери Терезы и "Национального траура по "святой из Калькутты". Лу торопилась, ей хотелось как можно скорее покончить с этим. Но все-таки она успела заметить, как маленький Гарри кладет на гроб матери свой букет, несколько белых роз, и подпись: "Mummy" [2]. Что я могу поделать? — повторяла она. Разве я в чем-то виновата? Она оставила "Либерасьон" в кафе.

Ночью ей приснился сон. Два миллиона светловолосых мальчиков шли за гробом, у всех серьезные торжественные лица. Вокруг розы, море роз. В гробу Лу плакала навзрыд. Никому не было до этого дела, ее несли хоронить, и плачь не плачь, ничего не изменишь. Она проснулась в холодном поту.

Во вторник она купила "Фигаро". Во вторник, девятого сентября. В киоске на улице Оперы. Устроилась она в соседнем баре, в "Пирамидах".

Ей бросился в глаза анонс на первой полосе: "Леди Ди: загадки расследования". В статье на тридцатой странице перечислялись "Восемь вопросов, связанных с трагедией в тоннеле Альма". Два из них напрямую касались Лу. Полиция исключает ("похоже, исключает") вероятность того, что другая машина помешала движению "мерседеса", телохранитель, "главный свидетель", в скором времени представит свою первую версию событий в письменном виде ("должен представить").

Лу перечитывала эти строки снова и снова. Сердце у нее колотилось, она повторяла себе, что ничего еще не ясно, нельзя сказать, угрожает ей что-нибудь или нет. "Полиция, похоже, исключает вероятность того, что другая машина помешала движению "мерседеса". "Тревор Рис-Джонс должен представить свою версию событий в письменном виде".

Ночью Лу снилось, что она разглядывает фотографии на большом экране. Она сама меняет слайды в маленьком проекторе, в полной темноте. И на всех фотографиях снята она сама, за рулем, в профиль, анфас, на экране четыре на четыре метра. У нее лицо человека, замыслившего побег, сжатые губы, тяжелый взгляд.

Теперь ей каждую ночь снились сны. Проснувшись, она продолжала думать об этих снах. Кошмары преследовали ее, возвращаясь с той же неизбежностью, с какой по утрам, после ночного забытья, возвращаются тяжелые мысли, мучившие накануне. Ей приходилось по целому часу убеждать себя, что это всего лишь сон, иногда на это уходило все утро. По радио больше не говорили об аварии, говорили о разрушенных израильскими танками палестинских домах, о погромах в Алжире, о министре образования, который не в меру резко критиковал преподавателей, вызвав тем самым всеобщее возмущение. Лу не вслушивалась. Ее кошмары были куда реальнее, чем голоса журналистов, ее наваждения — куда страшнее радиотрескотни.