Воспоминания - Давид Фонкинос Страница 13

Когда мы приехали, бабушка поблагодарила меня и поцеловала в лоб. Я предложил проводить ее до комнаты, но она сказала нет. Она сказала нет. Она сказала нет.

Это открытие причинило ей огромную боль. Ей не квартиру было жалко: она тосковала по мебели, по занавескам, по посуде, по столовым приборам. Все это кому-нибудь отдали или, хуже того, выкинули, и от этого она не находила себе места. Ее сыновьям и в голову не пришло, что это может иметь для нее какую-то ценность. Они рассудили, что все это — старый хлам, никому, даже их матери, уже не нужный. Они не понимали, что каждый предмет хранит память: что это не просто вилка, а очень памятная вилка; что одеяло, которое они выбросили на помойку, — то самое одеяло, что согревало ее много зим подряд; они раз и навсегда погасили лампу, под которой она перед сном прочла столько книг. Уничтожить все это и не сказать бабушке ни слова значило подтолкнуть ее к могиле. И сколько бы они теперь ни извинялись, ни объясняли, что это была уникальная возможность удачно продать квартиру, ничего не помогало. Бабушка упорствовала в своей обиде и намерена была умереть, так и не помирившись со своими детьми.

Это тяжело подействовало на моего отца. Он был к матери ближе, чем его братья, и всегда старался исполнять свой долг. И вот теперь она с ним не разговаривала. Каждую ночь он дрожал от мысли, что она умрет. Умрет, не простив. И пожаловаться было некому. Моя мама постоянно была в разъездах. Она беспрестанно шарила по интернету, ища горящие туры, но, к удивлению отца, всегда уезжала одна, с собой не звала. Странная история. Когда она возвращалась, то не знала, куда себя деть, и старалась улизнуть при первой возможности. Мы еще не поняли, что в этом непрерывном бегстве было много настораживающего. Мы думали, она наслаждается свободой и новой жизнью, не понимая, что от этой новой жизни она как раз и бежит. Отец был подавлен и впервые не скрывал этого. Именно его удрученность и заставила бабушку сменить гнев на милость. В один прекрасный день она раскрыла ему объятия, пожурив:

— Смотри больше так никогда не делай.

— Что ты, мама, конечно… Обещаю… Прости, пожалуйста..

Они оба были удивлены этой сценой. Шаг в прошлое. Будто маленький мальчик просил у мамы прощения за серьезную провинность. Когда отец был прощен (это было как возврат к жизни), бабушка сказала, что ей нужны деньги:

— Я хочу сходить к парикмахеру.

Отец был на седьмом небе от счастья, что он снова стал нужен.

20

Воспоминание соседа, владельца бывшей бабушкиной квартиры

Тринадцатилетним подростком он оказался во власти эротических фантазий, предметом коих была соседка, тридцатилетняя замужняя дама, чувственная и красивая, с пышным бюстом в придачу. Каждую ночь он воображал себя Робинзоном Крузо, выброшенным волной — но не на остров, а на грудь соседки. Он мечтал провести там всю жизнь, убежденный, что лучшего места на земле нет. И вот ему в голову пришла мысль проделать в стене отверстие. По его догадкам, именно за этой стеной находилась соседская спальня. «В спальне ведь не только спят», — хихикал подросток, строя коварные планы. Воспользовавшись отлучкой отца (тот служил машинистом на железной дороге и подолгу отсутствовал), он начал трудиться. Понятное дело, добром это не кончилось. Соседи обнаружили в стене дыру и пожаловались куда следует. Отец парня уладил дело без скандала, возместив соседям ущерб, а сыну влепил затрещину с криком: «Ты что, совсем больной, с мозгами не все в порядке?» Так вот печально и завершились его попытки сексуального самообразования.

21

Ведя ночной образ жизни, я, как-то незаметно для себя, отдалился от друзей. Дежурство мое начиналось в восемь вечера, и я не мог ходить ни на вечеринки, ни в кино, ни вообще развлекаться по ночам. Чтобы писать, затворничество было весьма полезно, но вскоре я понял, что это тупик. Как сочинять романы, если сам фактически не живешь? Что я мог написать о любви, сидя здесь, взаперти, в моем ночном одиночестве? Единственный человек, которого я регулярно видел, был мой шеф. Он заходил все чаще. Однажды вечером он не нашел в себе сил вернуться домой и снял номер в собственном отеле. Я подумал: раз он так активно присутствует в моей жизни, сделаю-ка я его героем романа. Конечно, надо будет придумать ему имя, потому что настоящее его имя для книги не годится.

Вдохновение я пытался черпать где придется, поскольку выдумать ничего не мог. Мое воображение топталось на месте, питаясь тем немногим, что имелось у меня перед глазами. Я начинал всерьез нервничать. Мне недоставало реальных переживаний. Вот бы выскочить из поезда где-нибудь посреди Европы, наугад, совершить этакое запланированное безумство. Можно было, конечно, записывать, что происходит с бабушкой, рассказывать о доме престарелых — но я боялся отпугнуть читателей. Главным образом, я боялся отпугнуть самого себя, боялся, что не выдержу ежедневных записей об этом. Я полагал, что реальность надо отжать, вывернуть наизнанку, а не идти у нее на поводу. Например, рассказывать истории про двух поляков, поражая читателя стилистическими приемами. Но в глубине души я все же ждал, когда со мной произойдет что-нибудь значительное.

Больше всего меня удивляло, что мы стали часто видеться с отцом. Встречались мы в доме престарелых, и регулярность этих встреч была для нас чем-то новым. У нас появилась даже тема разговора, и это тоже было ново для меня, чье детство и отрочество прошли в атмосфере молчания, чтобы не сказать полного непонимания. Разумеется, он меня никогда не расспрашивал о моей жизни. Работаю я ночью в отеле или днем в мясной лавке, было ему совершенно неинтересно. Наверно, если я когда-нибудь соберусь купить квартиру, то нам будет о чем поговорить, потому что кредит на недвижимость — его конек. Но до этого далеко, чувство собственности у меня не развито; я не понимаю удовольствия брать ссуду, чтобы потом двадцать, а то и тридцать лет ее выплачивать. Мне бы знать, что я буду делать завтра, уже бы хорошо. В стремлении отца дать мне почувствовать, что он по-прежнему в курсе современного экономического положения, было что-то жалкое. Он не замечал, до какой степени себя выдает и как ясно читается на его лице, что его вышвырнули из сферы конкуренции. Впервые в жизни он вызывал у меня сочувствие, и оно постепенно стало вытеснять безразличие.

Приближался бабушкин день рождения, и отец несколько раз спрашивал, нет ли у меня идей, что ей подарить. Я сказал, что есть, что я кое-что придумал и это наверняка будет для нее сюрпризом. Я был страшно доволен своим планом. Но это будет подарок только мой, так что ему придется дарить что-то другое. Тогда отец решил, что купит ей халат, совершенно забыв, что уже дарил ей халат на предыдущий день рождения.

— Как же трудно со стариками! Им ничего не надо. А не сделаешь подарка — надуются, — посетовал отец, признавая, что фантазия его исчерпана.

Отец был прав. Бабушка действительно не любила подарки. Ну и что за беда? Я посоветовал сводить ее в ресторан, накормить устрицами и мидиями, и тогда отец, разумеется, заявил, что именно это он и собирался сделать с самого начала. Он надеялся, что его братья тоже смогут прийти.