Наши друзья Человеки - Бернард Вербер Страница 13

– Не все одинаковы. Всегда находились разумные люди, противостоявшие завоевателям, – отвечает Саманта.

– Я вызываю свидетеля обвинения. Господин Рауль Мельес, историк, историк-любитель, по крайней мере.

Рауль делает вид, что входит, становится лицом к стеклу и поднимает правую руку.

– Я клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Он снимает очки, покусывает дужку уголком рта, как заправский историк.

– История человечества знает много примеров насилия. Взять хотя бы индоевропейцев. Они умели обрабатывать железо и приручать лошадей, у них была сословная организация общества, и благодаря этому они в течение пяти тысячелетий держали в повиновении живущие рядом с ними народы, навязывая им свое преклонение перед военной силой и мужеством на поле брани.

– Возражаю! – перебила его Саманта. – Народы, отрицающие насилие, тоже были.

– Это правда. В это же время финикийцы, евреи, карфагеняне развернули торговлю, открыли первые банки, проложили шелковый путь, освоили другие пути, по которым везли чай и пряности. У них не было мощной армии, они предлагали альтернативу военным завоеваниям: сотрудничество и обмен товарами между народами. Чтобы совершать морские путешествия, они изобрели компас, карты, парус. Итог: карфагеняне были покорены римлянами, финикийцы были вырезаны, евреи постоянно преследовались.

– Их идеи не погибли.

– Гибель Земли подтверждает: стремление к конфронтации оказалось сильнее, чем стремление к сотрудничеству Звон оружия всегда заглушал призывы к любви, Мы все соревнуемся и соперничаем друг с другом. Потому что такова наша истинная природа... Мой вывод как свидетеля таков... человек человеку – волк.

– Спасибо за выступление, господин историк. (Рауль занимает место судьи.) Слово защите.

– Вы словно забыли о том, что мы способны ухаживать за больными и защищать слабых, немощных и старых.

– Мы прославляем молодость. Мы прославляем власть. Мы восхищаемся силой и воинами. А слабых, отличных от нас или чуждых нам, мы постоянно преследуем.

– У нас есть школы, больницы, дома престарелых. Мы способны на взаимопомощь. Мы добрые и благородные существа.

Рауль, с места прокурора:

– Вздор!

Возвращается на место судьи и стучит ногой:

– Тишина, или я удалю всех из зала заседания! А вас, мэтр, я попросил бы взвешивать ваши слова. Слово защите. Свидетель может покинуть зал, если у вас, мэтр, нет к нему вопросов.

– У меня нет вопросов к свидетелю. Но у меня есть заявление. Я обращаюсь к вам, господин прокурор, и к вам, господин судья.

Рауль возвращается на место прокурора. Саманта встает напротив него.

– Э-э, здравствуйте, господин председатель, здравствуйте, господин прокурор, и здравствуй я сама, защита, короче... И публика в зале суда, наверное... (Она поворачивается к стеклу.) Я клянусь говорить истинную правду и все такое. Зуб даю.

Показывает на свой зуб.

– Так что я хочу сказать, – продолжает она с горячностью, – мы, люди, – это самый чудесный опыт жизни во Вселенной!

– Вы в этом уверены?

– Ну, конечно, человек не похож на других зверей. Это великое творение Господа. Это священное животное.

– Священное? Священно-глупое! Чем же это человек лучше кита, хомяка, пчелы или даже лягушки?

– У нас большой мозг. Мы умнее всех остальных зверей.

– Это правда, кора головного мозга у нас «кудрявее», объем мозга больше, чем у большинства остальных животных. Но как мы этим воспользовались? Мы глупее самых распоследних динозавров. Они хотя бы не виноваты в том, что вымерли!

– Возражаю! Это несчастный случай. Э-э... Из того, что мы только что услышали, понятно, что ответственен всего один человек, диктатор, к тому же больной. Ошибочка вышла по его вине. Надо ли резать все стадо из-за одной бешеной коровы?

Рауль говорит тоном прокурора:

– В таком случае я ставлю под сомнение систему, которая позволила опереточному диктатору оказаться во главе государства, обладающего ядерной бомбой.

– Хорошо, о'кей, это недосмотр. Но в тот момент, когда эта сволочь нажимала на смертоносную кнопку, миллионы приличных людей делали добрые дела.

– Тогда я вас спрашиваю: почему же на высшие посты назначаются сволочи, как вы выражаетесь, а не приличные люди?

– Я-то откуда знаю? Потому что приличные люди слишком заняты добрыми делами и им некогда думать о политике.

– Аргумент несостоятелен! – возмущается Рауль.

– Прекратите употреблять ваши мудреные словечки, я их не совсем понимаю.

– Человек может быть добрым иногда, но суть его дурна. Такова страшная правда. Вспомните случай, который произошел в Англии: два восьмилетних мальчика забили до смерти другого, младше их и совершенно им незнакомого!

– Да-а, что-то такое было по телевизору.

– Ну, так вот, на допросе они сказали: «Нам было скучно, мы хотели развлечься!» Им было по восемь лет. Восемь лет, слышите? Где уж тут рассуждать об индоевропейской или финикийской культуре! Откуда в таком возрасте такая дикость? Когда я услышал об этом, я подумал: если бы человек мог свободно проявлять свойства своей натуры, то он, может быть, открыто признал, что он не любит своего ближнего, не любит себя самого и испытывает потребность уничтожать все вокруг себя. Полиция, правосудие, тюрьмы – это все способы заставить людей сдерживать свои разрушительные инстинкты. А если бы не было страха перед жандармом, они показали бы свои истинные лица – лица убийц.

– Человечество похоже на растущего ребенка.

– И что?

– Оно было в подростковом возрасте.

– Вы хотите сказать, что господин Род людской делал те же глупости, что и подростки, которые гоняют на мотоциклах, бьют машины и напиваются?!

– Человечество готовилось стать взрослым. Взрослеют постепенно. Обязательно случаются проколы. Кто ни разу не воровал конфеты в супермаркете? Кто ни разу не поджигал почтовые ящики? Кто, подстрекаемый ордой приятелей, ни разу не угонял вечером мотороллер...

– Я.

– Да ладно, хватит. Единственное, в чем можно упрекнуть человечество, так это в том, что оно взрослело медленно. Но у него были на то уважительные причины. Трудное детство. Разведенные родители. Дурная компания. Но юноша Род людской очень старался. Постоянно совершенствовался. В один день все не делается.

– Да, делается в семь. А у нас сейчас восьмой. После дня отдыха – день траура.

Саманта делает вид, что ищет что-то в кипе бумаг.

– Я не могу позвать сюда нужных мне свидетелей, но, поверьте, господин председатель, их могли бы стоять здесь, рядом со мной, перед судом, тысячи – тысячи тех, кто рассказал бы вам, каким хорошим был этот юноша – Род людской.