Выжить с волками - Миша Дефонсека Страница 13

— Послушай, это невозможно, нельзя выходить, мы евреи, ты должна понять! Но мы будем молиться о том, чтобы все кончилось хорошо, и так и будет, ты только верь.

И мы вместе читали короткую молитву, которую я плохо понимала:

Shema Israel Adonai eloheinou, Adona’i ehad

Baroukh chem. Kevod tnalkouto, leolam vahed.

Слушая Вечный Израиль и нашего Бога, Вечного и Единого,

Восславим Его блаженную власть во веки веков.

Я не могла оставаться взаперти с Вираго, которая меня ненавидела: «Если немцы выиграют, мы отдадим им девчонку, мы будем паиньками…»

В моей голове закружились мысли. С одной стороны, я хотела убежать, с другой — я знала, что мои родители на Востоке. Единственным выходом было отправиться к ним.

Значит, я отправлюсь на их поиски. На дедушкиной карте «Восток» был не так далеко, а я слабо представляла себе расстояния. «Восток» — Германия или Польша — это зеленый цвет рядом с Бельгией, практически соседний «город».

Мне казалось, что я выйду из Брюсселя и попаду в Германию. Я знала, что надо идти, и ничего не боялась. Дедушка познакомил меня с географией в несколько сказочной манере. На востоке были леса, в Бельгии — горы Арденны, в Германии — Шварцвальд, лес, полный животных, и, должно быть, все это очень красиво… и там будут мама с папой, я, конечно, их найду. Я не думала о городах, о сражениях и о войне, я видела только зеленый цвет, где родителей держат в плену. Может быть, они там работают и ждут, когда смогут вернуться и найти меня, но я не буду сидеть на месте, я больше не могу. У меня есть компас, а с ним я не потеряюсь в лесу.

Неосознанно я погрузилась в волшебный мир своего детства под кроватью родителей, с моей звериной армией. Действительность касалась меня лишь в виде сиюминутной опасности, угрозы быть запертой вместе с Вираго, которая отдаст меня фрицам. Возможно, уже завтра, если они начали что-то подозревать. Я представляла, как за мной приедет грузовик, похожий на те, что я видела на улице в день облавы.

Мамин образ посещал меня чаще, чем обычно, и дикое желание быть рядом с ней. Дедушка бросил меня, поэтому я больше не была в безопасности. Я могла попрощаться с качелями, которые он повесил на орешнике, с животными, курами, собаками, овцами, поросятами… в лесу я повстречаю других, и они станут моими друзьями. Дедушка был прав, людям нельзя доверять. Я снова останусь одна, мне нужны лишь ноги, чтобы идти, и немного еды. Компас и упрямое желание увидеть маму будут вести меня. Я здоровая, ноги у меня крепкие, я могу терпеть боль, у меня все получится. Я не такой ребенок, который хнычет от маленькой царапины. Мне уже приходилось терпеть долгие лишения.

Позже меня часто спрашивали об этом, и первым был мой муж.

— Но как же ты решилась на подобную авантюру в разгар войны, когда тебе и восьми лет не было? Это же сумасшествие!

У меня есть только одно объяснение: без этого не могла продолжаться моя жизнь. Я не обращала внимания на войну и смерти. Мое видение мира было достаточно нереальным, именно оно и послужило мне отправной точкой. Я была не ребенком и не взрослым, а каким-то исключительным существом, в котором странно переплелись дедушкины идеи и уроки. Старый человек не знал, что я их все усвоила и упростила до такой степени. Я должна была сделать так, чтобы меня никто не нашел, исчезнуть в лесу, остерегаться опасностей, то есть ни с кем не говорить, потому что людям нельзя доверять. Но я верила, что моя крепость и физическая сила вместе с компасом помогут отыскать родителей. Это стало идеей фикс.

У меня была цель — и силы для ее достижения. Я приняла решение и стала по-своему обдумывать его, пытаясь представить детским разумом, как нужно поступить: «Если я уйду прямо сейчас, то она побежит за мной или устроит так, что меня догонят, значит, я не должна уходить днем, лучше ночью, когда все спят. Но если я уйду, то мне нужно запастись едой. Я сделаю, как дети, которые идут в школу. Хлеб им подвешивают на веревочке на шею. Значит, мне нужны хлеб и нож. Еще мне нужно будет что-то пить, но воду я смогу брать из рек. Все равно, мне понадобится маленькая сумка, в которую я положу другие продукты. Яблоки — их легко хранить. И пряники. Крепких ботинок у меня нет, пойду в тех, что на мне».

Между моментом принятия решения и моментом, когда мне удалось раздобыть нужные вещи, прошло максимум два дня. Сначала я обнаружила солдатский мешок в коридоре, небольшой, но крепкий. Я знала, где в последний момент найти яблоки, хлеб, веревку и что ножи лежат в кухонном ящике. Я выбрала один из тех, что у Вираго подают к столу для резки мяса: тонкий и заостренный, с зазубренным лезвием. Компас был спрятан в носке.

В тот вечер я еще ужинала с ними. Мать, сын, муж. Я делала все возможное, чтобы скрыть возбуждение, которое меня охватило. Я умела прятать эмоции: дедушка меня научил. Я, помню, еще спросила его: вдруг, если я буду врать, я стану похожа на «нее»? Он улыбнулся. По его мнению, я была «доброй».

Я съела сколько смогла, про запас. Я бы затолкала в себя в два раза больше, если бы Вираго разрешила, но в отношении моей тарелки она была менее щедра, чем с остальными. Она, как обычно, отправила меня спать, я не рисковала и послушно ушла, не задерживаясь в коридоре, чтобы подслушать ее разговоры. Все кончено: что бы ни произошло, этой ночью я уйду. Теперь я думала только о моей маме. Я безумно ее любила, я страдала оттого, что ее не было рядом. Я была убита, я больше не плакала, но с тех пор, как дедушка запретил мне появляться на ферме, я еще острее чувствовала себя покинутой, чем в первый раз. Мне ужасно не хватало мамы. Через много лет я могу сказать, что готовилась к побегу из этого дома в состоянии одержимости идеей: только я могу найти маму, только я могу ее спасти. Но я до конца не осознавала, что она в опасности, видимо потому, что отгоняла от себя эту мысль.

Мама не умерла — это невозможно. Я была уверена в этом до того самого дня, когда мой муж сказал мне:

— Ну подумай… Посчитай, сколько тебе лет и сколько лет должно быть ей…

В ночь ухода из дому я чувствовала себя могущественной и не думала, что буду долго собираться. Впрочем, мне всегда было сложно уследить за временем. ведь я стала узницей еще в детстве. Но когда точно — сказать не могу. И тем не менее, у меня великолепная память, особенно зрительная. Я прекрасно вижу, как в носках спускаюсь по лестнице, держа ботинки в руках и стараясь не скрипеть ступеньками. Вижу, как открываю ящик, вытаскиваю нож, секунду колеблюсь перед ножницами, а потом решаю, что они мне не пригодятся. А затем оставляю их на столе с раскрытыми лезвиями, как вызов или угрозу.

Мешок, яблоки (я взяла всего два, что говорит о том, какой я была наивной…), хлеб, который я проткнула пальцем, чтобы продеть в него веревку и завязать ее вокруг шеи. Пряники, компас — и я исчезла в ночи.

Первые шаги были простыми, я бежала до маленькой дорожки, которая вела к каналу. Я боялась, но не ночи, а того, что меня схватят! Я хотела как можно быстрее перебраться на другую сторону канала, чтобы уйти подальше от «нее» и всех «взрослых», которые меня бросили. Я хорошо бегала, я часто бежала с корзиной, чтобы провести побольше времени на ферме.