Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон Страница 13

Что делать в этой ситуации Хаиму-Якову? Хаим-Яков тоже уступить не может: кто, в конце концов, хозяин в доме? Но споры между мужем и женой еще ничего не решали: чтобы отказаться от ремесла резника и перестать быть лишенцем, Фейгин должен был известить о своем решении публично. И вот, скрепя сердце, послал он объявление в газету «Харьковский пролетарий»:

Я, Фейгин Хаим-Яков Айзекович, проживающий в городе Гадяче, настоящим извещаю, что отказываюсь от должности резника и не имею отныне ничего общего с исполнением религиозного культа.

Газета пришла в Гадяч, и объявление попало на глаза Песе. Что тут началось! И скорбь, и стенания! Винное производство на полном ходу, покупательский спрос давит, а Песя рыдает в подушку, оплакивая прошлую профессию мужа!

Хаим-Яков завершает самую тяжелую для него часть рассказа и, словно сбросив камень с души, переходит к менее грустным событиям. Что было дальше? Как тут не воздать хвалу Богу и изюмному вину? Карманы были полны денег, дом — полная чаша, да еще и несколько тысяч рублей отложены в сторонку на черный день, чтоб он никогда не настал.

Так и вертелось колесо удачи целых три года, пока не сломалось и не застопорило свой благословенный бег. Что ж, такова судьба, ничего не попишешь! Приехал в Гадяч новый фининспектор, еврей по фамилии Нисанов. Как-то зашел он в дом Фейгиных — а там кипит работа. Стоит в комнате батарея бочек, высятся груды изюма. Сел Нисанов за стол, открыл свою папку и написал протокол. А потом вложил этот пасквиль назад в папку да и пошел себе дальше.

Что делать? Конечно, Песя тут же принялась учить мужа уму-разуму, как это заведено у женщин. Ну что б тебе было, говорит, не оставаться резником, тихо-мирно, без всех этих фининспекторов, винных бочек, бед и холер. А теперь, говорит, висит твоя жизнь на волоске, вот-вот, не дай Бог, нагрянет милиция, и загремишь ты в тюрьму, горе мне, горе, да падет чума на врагов Сиона!

В этот момент к прилавку подходят два крестьянина, и Хаим-Яков наливает им по стакану медовухи. Воздух просветлел; где-то в полях гуляет умытое солнце. Там же расхаживают тени облаков: то подойдут, то отступят, то затеют игру в догонялки. Вот бегут они в панике, открывая блестящую поверхность пшеничного поля, словно утюгом разглаживая луг, полный зелени и цветов. Солнечный свет захватывает пространство, преследует убегающие облака, гонит их прочь. Но проходит немного времени, и опять набираются сил побежденные было тени, заново штурмуют они горизонт. Свет и тьма танцуют на полях!

На сегодня у Вениамина запланировано много чертежной работы, но он твердо намерен дослушать историю о вине до конца. А Хаим-Яков и не возражает — ничто не мешает ему одновременно заниматься медовухой и продолжать рассказ. Уж если проснулось в человеке желание поговорить…

Где мы остановились?.. — ах, да, протокол. Протокол был написан и начал свой путь по инстанциям, затягивая петлю на шее семейства Фейгиных. Вообще говоря, Хаим-Яков был в хороших отношениях со многими представителями городских властей. Милицейский начальник Супроненко собственной персоной первым, бывало, протягивал ему руку: «Шалом алейхем, Ефим Айзекович!» Да и прокурор Петрюк не отказывался от стаканчика изюмного вина. Вот только что? Вот только протокол живет своею собственной жизнью. Перемещается из папки в папку, из кабинета в кабинет, написанный, опечатанный и освященный авторитетом власти. Да, друзья и доброжелатели задерживают, пока могут, неумолимое движение документа, выигрывают недели и месяцы для Хаима-Якова, но значит ли это, что дело в конце концов не кончится судом? Кроме того, производство, по понятным причинам, свернуто, бочки отправлены в коровник, изюм больше не закупается, нет покупателей, нет дохода, а на сердце тревога и тяжесть.

После того как закончились прежние запасы, стали одолевать Фейгина покупатели: вынь да положь им изюмного вина! Вот и пришел Хаим-Яков к прокурору Петрюку. Так и так, мол. Нужно, мол, что-то делать с этим протоколом! Думали-думали и придумали. Услали фининспектора Нисанова в дальнее село и в его отсутствие быстренько провернули суд. И на том суде по всем правилам, со свидетелями и данными следствия, было неопровержимо установлено, что обвиняемый Фейгин никогда не занимался производством вина на продажу или с целью наживы, а обнаруженные фининспектором бочки, изюм и напитки предназначались исключительно для внутреннего семейного потребления. На основании чего прокурор Петрюк обвинение отменил.

И дабы окончательно поставить точку в этой истории, пошел Хаим-Яков за советом к адвокату Бурштейну, предварительно, конечно, обсудив это дело с Песей. Что делать дальше с производством вина?

— Нужна лицензия, — сказал Бурштейн. Потом он наморщил лоб, покрутил пальцами, порылся в книгах и добавил: — Нужна лицензия, Ефим Айзекович, причем не одна, а целых три. Одна — на производство, другая — на хранение и третья — на продажу.

Вот так совет, не правда ли? Мало того, что каждая лицензия стоит тысячи, так ты еще и превращаешься в нэпмана, иными словами — возвращаешься в положение лишенца, и дети твои опять не могут получить высшее образование, а тебя самого душат налогами, поборами и прочими несусветными бедами.

Что делает, услыхав такое, Хаим-Яков? Хаим-Яков вежливо прощается с адвокатом и возвращается домой — продолжить обсуждение вопроса со своей Песей. Потому что его Песя — не из тех женщин, у которых в голове лишь споры да склоки или моды да игрушки, а то и вовсе одна только глупость и легкомыслие. Когда беда у ворот, нет крепче опоры, чем Песя. Уж у нее-то, будь уверен, не подгорит твоя каша.

Посидели оии, подумали, да и решили выкупать эти лицензии. Хаим-Яков заплатил тысячи рублей, получил все три разрешения и вернулся к производству вина. И вот проходит месяц-другой, поднимает Хаим-Яков голову от трудов своих, смотрит вокруг и видит, что дело швах. Бочонки полны превосходного изюмного вина, тысяча бутылок стоит наготове в доме, лавка тоже ломится от товара, а покупателей нет. Кончились покупатели, а с ними — и доходы.

Но куда же они подевались? Неужели надоело им изюмное вино? А причина-то проста. Из-за лицензий и налогов выросли расходы немерено — с тридцати копеек аж до рубля за бутылку. А коли так, то вынужден был Хаим-Яков вдвое поднять цены: теперь вино стоило уже два рубля. Видит это покупатель и говорит: чего это вдруг? Вот и лежит товар, никому не нужен, как камень придорожный. Зато фининспектору и дела нет до твоих покупателей и твоих доходов. Фининспектор знай себе требует: давай, давай! Плати налоги! Делай взносы за лицензии! И чтобы все это вовремя! Уж если попал в нэпманы — пиши пропало. Не успел заплатить — получи штраф в тройном размере, тут тебе и вовсе конец!

— Песя, — говорит тогда Хаим-Яков жене, — не уменьшить ли цену на вино?

— Как уменьшишь? — возражает Песя. — Тогда и дохода не будет никакого.

— Глупости, — говорит Фейгин. — Если слегка уменьшить количество изюма и слегка увеличить количество воды — например, до трех стаканов на фунт, то никто не заметит разницы, и все будут довольны!

Услышав такие слова, желтеет Песя лицом и говорит, что не бывать этому никогда, что фирма есть фирма, что разбавлять вино — только имя позорить, стыдоба стыдная.